Читать книгу "Наречия - Дэниэл Хэндлер"

— Ей хотелось подальше от экрана, — отвечает чувак, и его куртка пожимает плечами в узкой полоске света, что пролегла от дверей. — Она еще сказала, что не любит сидеть рядом со звуковыми колонками.

Он ведет меня за собой.

— Но здесь по стенам около пятнадцати колонок, — говорю я. — Такой фильм не может быть тихим.

— Сам знаю, — мрачно отзывается чувак.

— Да заткнитесь же вы! — говорит какой-то тип, купивший себе место возле прохода, чтобы весь мир видел, какие у него крутые ботинки. Мол, эй, вы только взгляните!.. Тип одарил нас недобрым взглядом, и на мгновение мне стало страшно, что «Убойное кино» сейчас переместится с экрана в зал. Понимаете, о чем я? Тип в ботинках не желает, чтобы звуки настоящей жизни мешали ему слушать знаменитого чувака: «Еще бы! Ведь это фальшивый электронный след!» — однако мой спутник имеет при себе секретное рыцарское оружие.

— Прошу прощения, сэр! — Я страшно горд за него. Рыцарь до мозга костей. «Прошу прощения» и даже «сэр». Даже не вынув из ножен меча, мой сэр Гавейн пристыдил этого типа вместе с его крутыми ботинками.

— Я тут слышал о ваших делишках, — говорит главарь, весь из себя такой недовольный, но я знаю, что мой рыцарь просто не может быть замешан ни в каких аферах.

Он остановился посреди прохода.

— Здесь, если не ошибаюсь. — Ряд почти пуст. Чувак слегка поводит моим фонариком, и мы видим обжимающуюся парочку и несколько сонных одиноких мужчин. — Или на соседнем ряду, впереди или сзади, не могу сказать.

— Не волнуйтесь, найдем, — говорю я. — Сейчас посмотрим.

— Надеюсь, — отвечает чувак. — Но меня снаружи ждет девушка, и вряд ли ей понравится, если мы задержимся долго.

— Снаружи? — переспросил я. Снаружи наверняка холодно. Что, впрочем, типично для этой части мира.

— Она курит. Много курит. Зато во всем остальном — предел мечтаний, так что если я не найду чертовы ключи на кольце, она возьмет и исчезнет. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.

Я отлично понимал, о чем он, и всей душой ему сочувствовал — подумать только, снять девушку и быть не в состоянии привести ее к себе домой. Мой приятель Гарт как-то раз профукал такую возможность, после того как девушка, с которой он познакомился в лагере, пригласила его к себе на выходные в Сан-Франциско. Понимаете, у него такие родители, которые на все отвечают отказом, так что Гарт поднакопил деньжат и сел в автобус, слушая музыкальный сборник, который я специально для него записал, а я тем временем торчал у телефона, чтобы в случае чего ответить, что он в душе, если его предки вдруг позвонят. Мой приятель Гарт тем временем в сортире на автовокзале облил себя лосьоном после бритья, чтобы перебить запах пота. Представьте себе это в виде кино. Прокрутите в голове как киноленту. Смонтируйте события той субботы, начиная с позднего завтрака вместе с ее родителями, потом прогулку по прекрасному мосту с поцелуем взасос прямо посередине этого самого моста, да еще с песней про любовь на заднем плане, как обычно бывает в таких фильмах, такая, знаете ли, душещипательная песня про любовь, исполненная знаменитым певцом, и вот теперь это музыкальная тема для уик-энда, который Гарт проведет вместе с Кейт, причем слова песни написаны ну прямо-таки специально для них, что-то типа: «Все, что я делаю, я делаю для тебя», вернее, «Все, что Гарт делает, он делает для Кейт».

А потом он потерял пятьдесят баксов. Повел Кейт в кино на какой-то французский фильм, который ей захотелось посмотреть, а еще раньше позвонил — с телефона своих родителей — во французский ресторан зарезервировать столик, и ему было наплевать, какой хай поднимут предки, когда им придет счет за телефонные переговоры. Чего Гарт не мог предвидеть, так это то, что он потеряет эти самые накопленные огромным трудом пятьдесят баксов и что ему придется, когда народ повалит вон из зала, ползать по рассыпанному попкорну и растоптанной жвачке чуть ли не на четвереньках в поисках этих денег, в то время как Кейт, чувствуя себя полной идиоткой, будет ждать его, сжимая в руках сумочку. В конце концов пришлось ему сказать ей, что обед отменяется. И кто после этого возьмется убеждать меня, будто любовь неосязаема? Те, кто утверждает, наверняка имеют крышу над головой. Любовь осязаема, еще как осязаема. Гарт осязал ее. Он осязал ее, когда потерял на полу чертовы пятьдесят баксов. Он осязал ее. В тот вечер Гарт и Кейт так и не переспали друг с другом и вообще никогда больше не встречались, чтобы только лишний раз не вспоминать пережитое унижение.

— Ложись! — кричит герой, как только окно разлетается градом осколков, и все тотчас пригибаются, чтобы их случайно не задело. Я тоже пригибаюсь к полу со всей моей чертовой рыцарской решимостью найти для сэра Гавейна его ключи, потому что хорошие люди должны держаться друг друга, иначе разного рода темные личности вроде доктора Дреко могут вам как следует подгадить жизнь.

Этот фильм я видел много раз.

Гавейн нагнулся, исследуя ряд впереди, где обжималась парочка, я же водил по полу лучом фонарика, насвистывая про себя несуществующую рэп-вещицу, что родилась у меня в голове, про то, как два чувака ищут долбаные ключи, а тем временем вода в подвале поднялась, причем красотки скованы цепью, и одежда на них становится мокрой и прилипает к телу, и я обнаружил их как раз в тот момент, когда цепь рвется.

— Эй! — позвал я и проглотил «моего Гавейна», а заодно благодарственную молитву. — Эй, я нашел ваши ключи.

Обжимающаяся парочка на минуту оторвалась друг от друга, чтобы шикнуть на меня, и это было сродни тому чуду, что ключи зажигания оказываются в вертолете как раз в тот момент, когда герои наконец выбираются на крышу и дорого каждое мгновение. Передо мной Кит с какой-то девицей. Девица в шарфе, а Кит весь в губной помаде и уставился на меня, явно узнав, кто перед ним — никак не сообразит, то ли ему выходить из себя, то ли провалиться на месте. Он явно сделал не тот выбор.

— Эй, заткнись! — говорит Кит. — Не свети тут своим гребаным фонариком, не то я тебе сейчас на… Иди продавай свой попкорн или что еще там. Ты билетер.

— А ты — приятель Лайлы, — отвечаю я.

— Эй, вы это о ком? — встрепенулась его подружка. Но уже в следующий момент занялась другим делом — принялась играть с волосами Кита.

— У нас с Лайлой договоренность, — отвечает Кит.

— В таком случае думаю, сэр, вы будете не против, если я скажу ей то же самое, когда вернусь к эскалатору, — произнес я как можно более вежливо. — Лайла — истинная леди, добрая и верная. Самая красивая из девушек, а как прекрасны ее серые глаза! Никто отродясь не встречал создания более прекрасного. Когда я впервые увидел ее, я тотчас это понял. Дело было в шестом классе, и там одна девушка по имени Аллисон плакала из-за чего-то на лестнице, и Лайла обнимала ее так, словно хотела разделить ее горе. Она обнимала Аллисон, потому что она добрая. Она даже тогда сказала «шшш!» — а ведь только добрый человек способен сказать «шшш!», когда видит чужое горе. Я видел, как она склонила свою милую головку на плечо Аллисон, и впервые обратил внимание, какая она красивая и как было бы здорово остаться на этом острове на протяжении всех лет учебы в старших классах, неслышно любя ее в глубине сердца. Ведь очевидно, что она создана для любви, и я, вне всякого сомнения, любил ее. А любовь — это такая чистая вещь, как преклонение перед ней, даже перед ее кружевными трусами, преклонение перед тем, как она трясет головой и ее волосы колышутся у нее за спиной в редкий сиэтлский солнечный день, а эти серые глаза, восхитительные серые глаза, которые подобны облакам, и в них хочется утонуть, и как ты смеешь, Кит? Как только у тебя поворачивается язык говорить о ней такую мерзость, что, мол, у вас «договоренность»? У Лайлы есть честь, Кит, и как ты смеешь, да еще с этой девицей, изменять ей?