Читать книгу "Близнецы - Тесса де Лоо"

— Ваш отец, — говорит одна из семи теть, доставая комбинацию, — умер сегодня ночью.

Поначалу сообщение не вызывает никакой реакции, но после того, как зашнурованы ботинки, Анна вздыхает:

— Тогда ему не придется больше кашлять.

— И в груди у него больше не будет боли, — вторит ей Лотта.

На последнем кадре сцена прощания. Похороны остались скрытыми от наших глаз, так же как и докучливые реверансы, которые по такому случаю должны были делать девочки. Незримыми были и скандалы, слезы тети Кейте, ее угрозы обратиться в суд, упакованные чемоданы. Лотта видит Анну в последний раз, когда та стоит на лестнице в окружении приехавших издалека родственников. В сторонке, уже изгнанная, со следами напрасных слез отчаяния на лице замерла тетя Кейте. Анна выглядит самоуверенно в своем траурном платьице и с черным бантом в светлых волосах, похожим на ворону в гнезде. Рядом с ней дядя — тот, что портил рождественские песенки, и женщина с грудью волнующих размеров, на которой покоится блестящий золотой крест. Еще несколько ничем не примечательных фигур замыкают ряды взрослых. За Анной, положив костлявые руки на ее плечи (словно на уже присвоенную собственность), стоит навытяжку пожилой мужчина в суконном костюме, с бесформенными усами и густыми пучками засохшей травы, торчащей из ушей. А вот какой в последний раз Анна видит Лотту — та стоит у двери, прямо под витражом. Только по лицу ее и можно узнать — остальное закутано так, точно она отправляется на Северный полюс. Рядом с ней опирается на зонтик кокетливая пожилая дама в элегантной шляпе с вуалью; в руке дама держит перчатки из тонкой кожи. Мужчину, который сейчас тяжело давит на плечи Анны, она в тот день насмешливо называла «дорогуша Булли».

Ни Анна, ни Лотта ни капельки не волнуются. Они не бросаются друг другу в объятия, не плачут, не прощаются — да и зачем, ведь они не имеют понятия о расстоянии — расстоянии во времени или пространстве. Лишь тетя Кейте привносит в атмосферу расставания патетическую нотку: через все фойе она летит к Лотте, чтобы напоследок, в потоке рыданий, прижать ее к груди.

2

— J'ai retrouvé ша sœur, madame![6]— поймала Анна проходящую мимо курортницу, которая в испуге отпрянула назад. С тяжелым сердцем Лотта узнала буйный темперамент из далекого прошлого. — Просто невероятно, — Анна схватила ее за плечи и отстранилась. — Дай-ка мне тебя разглядеть.

У Лотты напряглись все мышцы. Ну вот, еще и разглядывать меня будет! Эта фамильярность вызывала отвращение, но сопротивляться не было сил — ее словно затянуло в омут. Как бы ни был отлажен механизм подавления чувств, отработанный ею за последние полвека, она все же не могла игнорировать тот факт, что семьдесят четыре года назад они почти синхронно появились на свет из чрева одной матери. С любопытством и легкой иронией на нее смотрели два прозорливых голубых глаза.

— Ты стала настоящей дамой, — констатировала Анна. — Все такая же стройная, с подколотыми волосами… sehr schön, muß ich sagen.[7]

Лотта сдержанно окинула взглядом пышные формы и короткую стрижку сестры, которая не только молодила, но и придавала ее облику нечто бунтарское.

— А мне это так и не удалось, — сказала Анна с улыбкой, в которой одновременно отражались и насмешка над собой, и какая-то гордость. Она ущипнула Лотту за руку и, не отрывая от сестры горящего пристального взгляда, почти прильнула к ее лицу. — И у тебя отцовский нос, удивительно!

— Как… как ты здесь оказалась, — попыталась сменить тему загнанная в угол Лотта. Слава Богу, Анна ее отпустила.

— У меня артроз. Двигательный аппарат совсем износился. — Она похлопала себя по коленям и бедрам. — Мне посоветовали грязевые ванны в Спа. Да и от Кельна не так далеко. А ты?

Предчувствуя, какое удовольствие доставят сестре ее слова, Лотта медлила с ответом.

— У меня тоже артроз, — пробормотала она.

— Семейный недуг, значит! — воодушевленно воскликнула Анна. — Послушай, давай где-нибудь присядем, я не могу долго стоять.

Делать было нечего. События приняли необратимый характер, не имело смысла упираться.

— Моя сестра! Только представьте себе! — радовалась Анна на весь коридор, разбудив старика, прикорнувшего на скамейке возле стены.

Они купили в автомате кофе и вошли в банкетный зал, главным украшением которого была огромная картина с изображением молодой девушки и лебедя. Когда наконец удобно устроившись, они сделали несколько глотков кофе, Лотта немного пришла в себя.

— Кто бы мог подумать, что мы снова встретимся… — покачала головой Анна. — Да еще в таком странном месте… Наверняка в этом кроется какой — то глубокий смысл.

Лотта впилась пальцами в пластмассовый стаканчик. Она не верила в глубокий смысл, это была просто нелепая случайность, из-за которой она теперь не в своей тарелке.

— Ну как, ванны уже действуют? — спросила Анна, чтобы как-то завязать разговор.

— Я здесь всего три дня, — ответила Лотта в нерешительности. — Пока что я ощущаю лишь свинцовую усталость.

— Это выходят токсины, — сказала Анна со знанием дела. — А помнишь нашу ванну в Кельне? — вдруг встрепенулась она. — На львиных лапах? Ту, что стояла в кухне?

Лотта нахмурилась. Ей вспомнилась совсем другая история. Она задумчиво посмотрела в окно. Зимнее солнце легло на соседние здания.

— Каждый субботний вечер отец купал нас по очереди в тазу.

— Отец?

— Мой голландский отец, — смущенно улыбнулась Лотта.

— Каким он был… что это были за люди? В детстве я много чего себе воображала. Я ведь совсем ничего не знала. Ты не представляешь, как я страдала без тебя… При этом все делали вид, будто тебя не существует вовсе… Я так мечтала к тебе приехать… Так что это были за люди?

Лотта крепко сжала губы. Ворошить старые воспоминания казалось делом опасным и в то же время заманчивым. Покрытые толстым слоем пыли и паутиной, они покоились в дальнем углу ее памяти. Может, лучше оставить их в покое? И все же трудно было устоять перед искушением возродить их к жизни. Тем более об этом просила Анна. Принимая этот абсурдный, почти безнравственный вызов, Лотта прикрыла глаза и начала бормотать себе под нос.

Каждый субботний вечер с ворчливым «Сидите тихо!» он оттирал четырех своих дочерей в тазу, наполненном теплой мыльной водой. Жена в то время ходила по магазинам. Купальный ритуал завершался стаканом горячего молока, которое он, насвистывая, подогревал на плите. Четыре ночных рубашки, восемь босых ног старались пить как можно медленнее, чтобы оттянуть отход ко сну. Получив четыре поцелуя, он решительно отправлял их в постель. Летом сценарий менялся. На заросшем футбольном поле перед домом собиралась группа деревенских девочек постарше и в стелившемся над травой тумане занималась художественной гимнастикой. На фоне заката вырисовывался силуэт быстро приближающегося фургона, пускающего облачка пыли над песчаной дорожкой. Около входа на огороженное поле фургон останавливался: открывалась задняя дверь, и — происходило чудо. Каждый субботний вечер у Лотты перехватывало дыхание. Мускулистые руки выносили из фургона пианино и устанавливали его на стратегически точно выбранном месте в поле, среди лютиков и щавеля. После чего молодой человек в летнем костюме грязно-белого цвета садился за инструмент, и вечерние сумерки наполнялись мелодиями классических маршев.