Читать книгу "Смерть Банни Манро - Ник Кейв"

“Да-а!” — выдыхает Банни, и диджей на радио подхватывает: “Кайли Миноуг, какая женщина, и главное — какие шортики!”, и Банни отвечает: “Точняк!”, возвращает “пунто” обратно в поток машин и все десять минут, которые требуются, чтобы доехать до его квартиры на Грейсон-корт в Портслейде, ведет машину, радостно посмеиваясь, и улыбаясь во весь рот и размышляя, не согласится ли его жена Либби заняться этим, когда он доберется до дома.

Глава 4

Когда Банни сворачивает на Черч-роуд, диджей все еще рассказывает про золотые шорты Кайли — о том, как их хранят в герметичной витрине с особым температурным режимом в одном австралийском музее и что якобы их застраховали на восемь миллионов долларов (дороже, чем туринскую плащаницу). Банни чувствует вибрацию мобильника, раскрывает его, глубоко вздыхает и, выпустив порцию воздуха, говорит:

— Чего?

— Банни, анекдот хочешь?

Это звонит Джеффри из конторы. Джеффри — начальник Банни и к тому же, по мнению Банни, очень тяжелый случай. Сидит-жиреет в этой своей конторке на Вестерн-роуд, которая по размеру больше сгодилась бы для мыши, и уже чуть ли не приварился к истерзанному крутящемуся креслу — похоже, он из него вообще никогда не вылезает. Когда-то давно, лет эдак миллион назад, он был симпатичным парнем — у него за спиной в конторе висят фотографии в рамках, там он стройный и почти красавец, а теперь это какой-то безразмерный извращенец с елейным голоском, который потеет, чихает и смеется все время в один и тот же носовой платок, а в промежутках театрально им помахивает, зажав в кулаке. Да, Джеффри, по мнению Банни, тяжелый случай, но все равно он его любит. Иногда его начальник изрекает какую-нибудь такую отцовскую мудрость — ну, типа, он Будда, и Банни, бывает, даже к ней прислушивается. — Валяй, толстяк, — говорит Банни. Джеффри рассказывает Банни анекдот о парне, который занимается сексом со своей девушкой и просит ее встать на четвереньки, потому что хочет трахнуть ее в задницу, а она отвечает, что это как-то немного извращенно, и тогда парень спрашивает, где это она в свои шесть лет набралась таких слов. — Я это уже слышал, — говорит Банни. По радио передают какую-то песню, Банни не может вспомнить, кто ее поет, но вдруг волна сбивается, сигнал пропадает, и Банни несколько раз бьет по трещащему приемнику кулаком, приговаривая: “Чтоб тебя!”, после чего из колонок вырывается тяжелая классическая музыка. Банни кажется, что эта музыка трубит о приближении чего-то невыносимо ужасного — чего-то, что находится далеко за пределами самого страшного. Банни косится на автомагнитолу. Она пугает его: можно подумать, будто она сама решает, какую мелодию сейчас уместнее сыграть, и Банни убавляет громкость.

— Гребаное радио, — говорит он.

— Что? — не понимает Джеффри.

— Да у меня в машине приемник…. — Банни слышит, как истерзанно поворачивается кресло и Джеффри на другом конце провода открывает банку пива.

— … навернулся.

— Ты в контору-то приедешь, командир? — спрашивает Джеффри.

— Это еще зачем?

— Затем, что твоему боссу здесь очень одиноко, а холодильник забит пивом.

— Мне бы надо заехать проведать Либби.

— Ну ладно, тогда привет ей от меня, — говорит Джеффри и смачно срыгивает.

— Ага, — говорит Банни.

— А, слушай, Бан, звонила какая-то баба, сказала, что она сиделка твоего отца или что-то такое. Говорит, тебе надо к нему съездить. Что-то там срочное.

— Прямо сейчас, что ли?

— Слушай, старик, я только передал, что просили. Банни заводит “пунто” во двор Грейсон-корт, захлопывает телефон и паркуется. Он выходит из машины с чемоданчиком образцов и наброшенным на плечо пиджаком. От пота на его рубашке канареечного цвета под мышками появились огромные круги (он надел свежую после того, как трахнул Реку), и теперь, проходя через двор, он чувствует знакомое и вполне себе приятное набухание в паху.

— Возможно. Все возможно, — напевает Банни себе под нос, думая о жене и поправляя напомаженный вихор, который примостился, закрученный и дерзкий, у него на лбу. Он входит в подъезд и пускается вверх по лестнице — на первом этаже ему встречается девчонка в крошечной мини-юбке цвета пенициллина и белой хлопковой майке с надписью “fcuk kids”. К ее лицу прижат прыщавый четырнадцатилетний мальчишка в грязных серых тренировочных штанах. Банни отмечает ее маленькие затвердевшие соски, выступающие под натянутой тканью майки, и, проходя мимо, наклоняется как можно ближе к ее шее.

— Аккуратнее, Синтия, у парня, похоже, инфекция, — говорит он. Парень поворачивает свое тучное и белое, как рыбий живот, тело с мантией из прыщей, покрывающей плечи, и говорит:

— Отвали, сука! Банни глупо хохочет.

— Ха! Ха! Ха! — Он продолжает паясничать, перевешиваясь через перила и перескакивая через две ступеньки разом.

— А ну иди сюда, козел! — кричит мальчишка, сморщив лицо и готовясь броситься в погоню.

— Ладно тебе, это он так, — говорит девушка по имени Синтия, а потом обнажает длинные, охваченные скобой зубы и, подобно миноге или зонду для исследования поверхности Луны, с жадностью впивается парню в шею.

Банни роется в кармане в поисках ключа, спускаясь по нескольким ступенькам, ведущим к их двери. Входная дверь выкрашена в тот же канареечный желтый, что и рубашка Банни, и на оставшуюся незамеченной долю секунды у него перед глазами вспыхивает образ Либби, десять лет назад, в “левисах” и желтых резиновых перчатках: она красит дверь, присев на корточки, вот она оглядывается, улыбается ему и тыльной стороной ладони убирает с лица прядь волос.

Когда Банни открывает дверь, в квартире темно и странно, и, входя, он бросает чемоданчик с образцами и пытается повесить пиджак на металлический крючок, но того нет на месте. Его оторвали. Пиджак черной грудой падает на пол. Банни щелкает выключателем на стене, но ничего не происходит, и, задрав голову, он видит, что лампочку, висевшую на потолке, выкрутили. Он захлопывает входную дверь. Делает шаг вперед и, когда глаза привыкают к темноте, с недоумением обнаруживает все новые и новые подробности беспорядка. В торшере горит единственная лампочка, абажур с кисточками водружен на нее под каким-то неправдоподобным углом, и в бледном неуверенном свете Банни видит, что вся мебель в комнате сдвинута с места: его кресло, например, повернули лицом к стене, как провинившегося школьника, и сверху привалили старой одеждой, комод из дсп стоит вверх тормашками и ножки у него обломаны, а из когда-то нижнего ящика жалким флагом свисают трусы Банни.

— Ни хрена себе, — говорит Банни. На журнальном столике возвышается стопка коробок из-под пиццы и не меньше дюжины неоткупоренных двухлитровых бутылок колы. До Банни, как в замедленной съемке, начинает доходить, что это, кажется, его собственную одежду разбросали по всей комнате. В воздухе стоит приторно-кислый запах, который кажется Банни знакомым, но точно вспомнить, что это, он не может.

— Привет, пап, — раздается тонкий голосок, и из распавшейся на частицы темноты вдруг появляется девятилетний мальчик в синих шортах и с босыми ногами.