Читать книгу "В поисках единорога - Хуан Эслава Галан"

Что же касается доньи Хосефины де Оркахадас, рассказать мне особо нечего. На каждом привале я против собственной воли поглядывал в ее сторону, и у меня сложилось смутное впечатление, что она недурна лицом и кротка нравом, что грудь у нее невелика, но формы соблазнительной, а бедра крутые и полные. Впрочем, я не смел подойти к ней на расстояние ближе пятнадцати шагов, поскольку обязан был подавать пример арбалетчикам и выглядел бы последним болваном, если бы принялся увиваться за ней и хлопотать вокруг наряду с ее дуэньями. Поэтому я держался в почтительном отдалении, хотя иногда мне казалось, что она на меня смотрит, и тогда я выпрямлялся в седле, расправлял плечи и нарочито строгим начальственным голосом отдавал распоряжения попавшимся под руку воинам и конюхам — что, вероятно было глупо, но, учитывая мои молодые годы, вполне простительно.

Возле Толедо мы задержались всего на один день, из соображений секретности упустив возможность посетить этот знаменитый город. Тихо и незаметно мы расположились лагерем в одной из чудесных рощ, что раскинулись по берегам реки Тахо. В гостеприимной тени высоких деревьев, на мягкой свежей траве мы дождались, пока к нам присоединился караван из нескольких мулов с хлебом и прочими запасами продовольствия, а также королевский писарь по имени Паликес, которому предстояло сопровождать нас к маврам и чернокожим. Он понимал их речи, так как окончил прославленную школу толмачей, причем, по слухам, несмотря на относительную молодость, числился в ней одним из лучших. Тщедушный, безусый и как-то чересчур смуглый, с припухшими от постоянного выговаривания чужих слов губами, он никогда не снимал головного убора — зеленой шапочки, под которой, как мы сразу догадались, скрывалась всего-навсего гладкая, как арбуз, лысина. Говорил Паликес мало и сдержанно, да и я не стремился с ним откровенничать, помня наставления моего господина коннетабля: командиру следует общаться с подчиненными предельно кратко и не иначе как по делу.

Итак, мы двинулись дальше и несколько дней спустя достигли полей Ла-Манчи, области, известной своими рыцарями и цирюльниками. Хлеба уже выросли и созрели, наступала пора жатвы, и по дорогам толпами брели жнецы, ища, к кому бы наняться. Некоторые присоединялись к нам во время привалов, болтали и пели песни с арбалетчиками и конюхами. Из подслушанных краем уха пересудов я узнал, что мы якобы направляемся в мавританские земли с целью выдать донью Хосефину де Оркахадас замуж за некоего знатного магометанина, обещавшего взамен принять крещение и обратиться в веру Христа, чтобы на стороне нашего короля Энрике сражаться со своими бывшими собратьями. И поэтому госпожа едет с такой охраной: она девственна и должна сохранить целомудрие до той ночи, когда взойдет на ложе влюбленного мавра. К сему сплетники добавляли, что госпожа, дескать, невыносимо страдает, так как сердце ее покорил молодой начальник отряда дон Хуан де Олид, славный как мужественной красотой, так и ратными подвигами на мавританской границе, воспетыми по всей стране в романсах и песнях слепцов. Слыша о себе подобное, я ужасался, гадая, есть ли в том доля истины: конечно, арбалетчики, как напьются, чего только не навыдумывают, а потом сами начинают верить в свои россказни и делиться ими с первым встречным. С одной стороны, их болтовня мне льстила, с другой — вызывала известную неловкость; ведь знаменитым полководцем я отродясь не был, но — что правда, то правда — и спиной к врагу никогда не поворачивался, сопровождая коннетабля в пограничных стычках, и мертвых мавров никогда не протыкал шпагой, дабы оросить ее кровью, как поступают иные. Если, рассуждал я, моя военная слава так сильно преувеличена, то и предполагаемая влюбленность доньи Хосефины, вероятно, является плодом хмельного воображения. Впрочем, когда это горячие юнцы прислушивались к голосу рассудка? И я начал посматривать на даму чаще, чем дозволяют приличия, и в последующие дни мне стало казаться, что она отвечает на мои взгляды. Иногда, возглавляя процессию на красавце Алонсильо, я на ходу оборачивался будто бы отдать какой-нибудь приказ, но на самом деле единственно ради того, чтобы увидеть ее, и чудилось мне, что наши глаза встречаются, невзирая на расстояние. Донья Хосефина в окружении своих служанок ехала довольно далеко позади конного отряда, где им не приходилось задыхаться в пыли и их слуха не достигали солдатские остроты, не предназначенные для женских ушей.

Тем временем мы благополучно добрались до места, называемого Муладар, откуда путь в Андалусию лежит через горы. Лагерь разбили у кристально чистого источника, и я отправил две группы арбалетчиков на охоту. Одни вернулись с тушей дикого кабана — кабаны в этих местах водятся в изобилии и отличаются чрезвычайно злобным нравом, — другие принесли полдюжины кроликов и охапку укропа. Их встретили ликованием, и я решил остаться здесь да утра, чтобы животные как следует отдохнули. А потому велел допить оставшееся в бурдюках вино, которое иначе все равно прокисло бы в горах: ведь вино в пути долго не хранится. Всеобщая радость достигла апогея, и все мои люди до последнего конюха прониклись ко мне глубокой симпатией, увидев, как я пекусь об их благополучии.

Только Манолито де Вальядолид не разделял нашего веселья. В последнее время он ехал понурившись, не наряжался с прежним усердием, не обливался с головы до ног благовониями, как раньше, не приставал ко мне с разговорами, напротив, выглядел застенчивым и печальным — ни дать ни взять отвергнутый воздыхатель. Я не спешил его утешать, таким он мне нравился больше — по крайней мере не подрывал моего авторитета в глазах солдат. Обделенный моим вниманием, он брони по берегу, присаживаясь то тут, то там, иногда тихонько наигрывал на флейте трогательные грустные мелодии, а иногда напевал затейливые вирши Вильясандино, или Масиаса Влюбленного, или еще кого из несчастных в любви поэтов, чьи творения его память хранила в бессчетном количестве. А то вдруг, устав от пения, принимался кидать в реку камешки и, кажется, иной раз даже утирал украдкой навернувшуюся слезу, глядя на воду, неуловимую, как сама жизнь. Но случалось ему бывать и в более приподнятом настроении; тогда он сопровождал фрая Жорди в поисках трав и других ценных растений.

Нам несказанно повезло путешествовать в обществе доброго фрая — мы по достоинству оценили свое счастье, когда дело дошло до приготовления кабана. Из пучка разных трав он состряпал какую-то загадочную приправу к мясу — и вышло нечто поистине божественное: всякий, кто попробовал, клялся, что в жизни не едал столь вкусного жаркого и что самый нежный фазан не сравнится с этим чудом. Монах отвечал на похвалы своим раскатистым смехом, от которого колыхался его необъятный живот и увлажнялись глаза.

Что же до толмача из Толедо, то он сдружился с сержантом арбалетчиков по имени Андрес де Премио, родом из Овьедо, столицы Астурийского княжества, и начал у него учиться тамошнему наречию. Всего несколько дней ехали они бок о бок, а Паликес уже поддерживал с ним беседу на астурийском, будто родился в соседнем доме, и мы, свидетели его преображения, только диву давались. Этот Андрес де Премио был приятен лицом, неглуп и нрава миролюбивого, ростом невысок, но силен и хорошо сложен, как подобает солдату. Голову его украшала небольшая лысина, которая, если б располагалась ближе к макушке, смахивала бы на монашескую тонзуру, что самого Андреса весьма огорчало, а его подчиненных, напротив, ужасно забавляло — впрочем, шутки по этому поводу никогда не произносились в его присутствии. И во всем Андрес отличался похвальной скромностью и сдержанностью, кроме одного: он утверждал, будто является прямым потомком Сида Кампеадора[8]. Мне нравилось его общество, однако во время еды я старался к нему не приближаться, ибо когда он открывал свою котомку с провизией, оттуда разливалась так вонь, словно он раскопал мертвеца недельной давности или же таскал с собой гнездо удодов. Дело в том, что он возил там кусок заплесневевшего сыра, который, по его словам, почитал за лучшее лакомство, нежели любые пшеничные хлеба и пироги со стола настоятельницы монастыря Санта-Мария-де-Вальдедьос. Из чего мы делали вывод, что означенная настоятельница черт знает как хорошо кушает в своем монастыре, но удостовериться в этом никому из нас так никогда и не довелось.