Читать книгу "Мусорная корзина для Алмазной сутры - Марина Москвина"

Когда бабушка Груша переехала в Москву, она часто ходила в Елисеевский магазин. Там тоже продавщицы удивлялись, как эта простая деревенская бабуля мигом обнаруживала, если они сдачу неправильно давали. Причем не только ей, но и другим покупателям.

Однажды Аграфена Евдокимовна в своем черном платочке стояла в очереди за неким почтенным господином в шляпе, в очках и с можжевеловой тростью. Вдруг она видит — его обсчитали.

— Вас, — говорит, — обсчитали, отец мой родной. Вам не додали тридцать три копейки.

Он проверил — верно, именно тридцать три копейки!

— Спасибо, гражданочка, — он говорит, — я, видимо, замечтался и не заметил. Хотя я профессор и даже автор учебника по высшей математике. Финкельштейн Лазарь Моисеевич.

— А я бабушка Груша, — представилась Аграфена Евдокимовна. И приветливо добавила: — Неграмотная.

— А как вы обнаружили, что меня обсчитали? — спросил Лазарь Моисеевич. — Причем с такой точностью?

— Почуяла, — отвечает бабушка Груша.

— Ну, вы ведь умеете прибавлять, вычитать? Таблицу умножения знаете? — заинтересовался Лазарь Моисеевич.

— Нет, сударь мой, не знаю.

— А, например, вы сможете сосчитать, сколько будет — три с полтиной прибавить к четырем рублям? — спрашивает профессор.

Бабушка Груша:

— Зачем это вам?

— Дочь купила на рынке двух поросят, взяла с собой десять рублей, а сдачу принесла полтинник.

— Обманули ее, — говорит Аграфена Евдокимовна. — Прохиндеи! Если парочка поросят — семь с полтиной, два с полтиной должны были сдачи дать, а ее, золотой мой, на два рубля обсчитали. Может быть, зайдете к нам чаю попить?

— Охотно! — согласился Лазарь Моисеевич. — А если, к примеру, на даче, — они уже ехали в лифте, — мы с женой вырастили в огороде восемнадцать кабачков. Из них двенадцать мы собираемся увезти в Москву, а шесть продать соседям — профессорам математики и физики Чеснокову и Сорокину по семьдесят четыре копейки штука. Сколько мы получим от Чеснокова и Сорокина?

— Четыре рубля сорок четыре копейки, — сказала бабушка Груша. — Если они возьмут у тебя по такой спекулятивной цене. Тогда ты им и остальные отдай — плюс еще будет восемь рублей восемьдесят восемь копеек, чем плохо? За весь урожай получите с супругой тринадцать рублей тридцать две копейки. А в городе на рынке кабачки сейчас по сорок копеек, если к закрытию подойти, то и по тридцать пять найти можно. Возьмешь двенадцать кабачков — отдашь четыре двадцать. А восемнадцать штук обойдутся тебе, душа моя, всего в шесть рублей тридцать четыре копейки. Да ты заходи, батюшка, вот это мои дети. А это, дети, мой знакомый профессор математики Лазарь Моисеевич. Его в Елисеевском обсчитали. И дочку его обсчитали на рынке, она поросят покупала, а ей двух рублей недодали. Они всей семьей на даче растят кабачки.

Дочери Анна, Фаина и Маруся — с мужьями Гергардом, Степаном, отцом Никодимом и братом Василием прямо онемели от такого блестящего знакомства. А Лазарь Моисеевич Финкельштейн и бабушка Груша уединились на кухне, закрыв за собой дверь.

Тогда дети бабушки Груши столпились у двери и стали подслушивать.

— Моя лекция в университете длится шесть академических часов, — услышали они звучный баритон академика Финкельштейна. — В неделю я имею три присутственных дня. За каждый час мне платят двадцать семь рублей восемнадцать копеек. Сколько я должен получать в месяц? Уж не обманывает ли меня ректор университета?

— Зарплата у тебя хорошая, — не раздумывая, отвечала бабушка Груша. — Тысяча девятьсот пятьдесят шесть рублей девяносто шесть копеек в месяц. За такое место зубами надо держаться. На кабачках сейчас вряд ли проживешь.

— Не может быть!!! — воскликнул профессор Финкельштейн. — Я потрясен, как вы сосчитали?!! Впрочем, зарплата действительно неплохая, иной раз даже удается отложить на черную старость. Только вам, Аграфена Евдокимовна, доверю свою тайну вклада. У меня сейчас на сберкнижке девять тысяч восемьсот сорок восемь рублей пятьдесят семь копеек. И каждый месяц с зарплаты я регулярно кладу туда двести пятнадцать рублей восемнадцать копеек. До пенсии мне остается пять лет, плюс пять процентов годовых и тринадцатая зарплата. Не подскажете ли, на какую мне сумму рассчитывать, когда я уйду на заслуженный отдых?

А бабушка Груша:

— Деньги такие тебе набегут: тридцать семь тысяч пятьсот пятьдесят девять рублей сорок одна копейка. С голоду, сударь мой, не помрешь. Только б не раскулачили.

— А если взять, — закричал в страшном возбуждении Лазарь Моисеевич, — и на все — накупить лотерейных билетов по тридцать копеек штука. Сколько выйдет билетов?

— Не одобряю я эту твою идею, Моисеич! — строго сказала Аграфена Евдокимовна. — Сто двадцать пять тысяч сто девяносто восемь билетов — ты их зараз не утащишь! И всего десять копеек получишь сдачи. Риск-то какой большой, а ничего не выйграешь? По миру пойдешь?

В общем, дети бабушки Груши из-за двери только и слышали, как профессор высшей математики, мировое математическое светило Финкельштейн Лазарь Моисеевич в величайшем волнении восклицал:

— Невероятно!

— Потрясающе!

— Фантастика!

— Полностью за гранью человеческих возможностей!

— Да вы гений, Аграфена Евдокимовна, — возопил он наконец. — У вас феноменальные математические способности!

— Какой там гений, — скромно отвечала бабушка Груша. — Просто копейка рубль бережет, а денежки счет любят.

— А если денежки, поросят, кабачки, лотерейные билеты мы отбросим в сторону? — вдруг спрашивает профессор. — И возьмем абсолютно абстрактные цифры, например: триста восемьдесят шесть умножить на семьсот семьдесят два? Сколько будет?

А бабушка Груша:

— Откуда мне знать, Лазарь Моисеич, я же неграмотная.

— Ну, семь плюс восемь?

— Не спрашивай, Моисеич, не знаю.

— Не верю!!! — закричал заполошный Лазарь Моисеевич. — Вы меня просто хотите обдурить!

Сестры с мужьями и брат Василий за кухонной дверью даже испугались, что Лазарь Моисеевич бабушке Груше сейчас по шее надает. Хотя он и пожилой благовоспитанный академик, но их мать-старушка любого доведет до белого каления.

— А ну, посмотрите мне в глаза!!! — велел он бабушке Груше страшным голосом.

И тут она посмотрела ему в глаза, ее дети поняли это даже из-за двери по звенящей тишине, которая разлилась по всей квартире. И в ее глазах он увидел глубокий покой, бездонную чистоту, запредельную ясность и неподвижность.

— Она святая!.. — прошептал профессор Финкельштейн.

Ударом ноги он резко распахнул дверь на кухне, стукнув по лбу приникшего к дверной щели отца Никодима, пошатываясь, вышел в прихожую и, отказавшись от чая, ушел, позабыв на вешалке трость, перчатки и шляпу.