Читать книгу "Яблоко по имени Марина - Николай Семченко"

— Да как понравится, если Пастернак там, наверху, многим не нравится. К тому же пьеса, говорят, и не печаталась нигде. Спросят, где взяли, а что режиссер ответит?

И тут Марина улыбнулась совсем как Одри Хэпберн. Такой улыбкой, что вы и представить себе не можете, если никогда не видели фильм «Римские каникулы». Мы с папой ходили на него целых три раза. Ему очень нравилась Одри с огромными печальными глазами, трогательно торчащими ключицами и легкой, совершенно обезоруживающей улыбкой. Она казалась нежной и беззащитной, прекрасной, как принцесса из туманного, полузабытого сна. И Марина тоже умела улыбаться так же трогательно. Но Володя почему-то совсем не обратил на ее улыбку внимания, и они завели долгий, малопонятный мне разговор о каком-то поэте, его опале и таланте, нищете и трагедии и о том, что когда-нибудь, лет через сто, а может, раньше, искусство станет свободнее.

Я слушал их и не понимал, о чем они беседуют: какая такая им свобода нужна, чтобы читать стихи, танцевать или играть на сцене? Ну и представляйтесь, сколько хотите, лишь бы другим не мешали!

— Полуночничаете? — вдруг возник из темноты чей-то голос. Мы, как по команде, повернули в его сторону головы.

Неясный силуэт мужчины почти сливался с покрывалом ночи, но вот он сделал шаг, другой и в отблесках затухающего костра проявилась серая маска лица, и чем ближе человек подходил к нам, тем оно четче становилось. Да это же Иван, наш сосед! И чего он так поздно бродит? Наверное, скучно ему без Поли, его жены: уехала на месяц в Брянск, в отпуск, а мужа оставила смотреть за хозяйством — кормить собаку, кур, приглядывать за садом-огородом.

— Можно к вам подсесть? — спросил Иван.

— Мы уже насиделись, по домам собрались идти, — резко и зло проговорил дядя Володя. — Нас бессонница не мучает. А ты опять с танцев идешь?

— Вышел во двор, гляжу: огонь горит, вот и подошел, — ответил Иван. — Люблю костры!

Марина молчала и шуршала обертками от «Пилота».

— А чего ты на танцы не пошел? — сердито буркнул дядя Володя. — Может, боишься, что заложат тебя Полине?

— Никого я не боюсь. И ничего не боюсь, — раздельно, почти по слогам ответил Иван. Он казался немножечко выпившим. И насчет того, что просто так вышел во двор, наверное, врал. Мама как-то говорила отцу, что сосед по ночам шастает на амуры, и я, честно сказать, не понял, что такое «амуры», но слово запомнил и, желая показаться умным мальчиком, невинно спросил:

— Дядь Вань, вы не амуры ищете?

Володя хмыкнул, а Марина рассердилась:

— Паша, ты хоть соображай, что говоришь! Чушь несешь. Неприлично так разговаривать со взрослыми…

Она встала и, ни с кем не попрощавшись, шагнула в темноту. Хлопнула калитка, радостно взлаял и тут же затих наш Шарик, зажегся свет на веранде.

— У тебя с ней что? — спросил Ивана дядя Володя. — Говорят про вас всякое…

— А ты уши пошире развешивай, — посоветовал Иван. — Да помни: говорят, в Москве кур доят…

— И другое говорят: дыма без огня не бывает, — сухо возразил дядя Володя и, потрепав меня по плечу, посоветовал: — Шел бы ты, Паша, спать…

Что случилось потом, я не знаю, потому что только лег и сразу и провалился в теплый сон — он охватил меня жаром июльского полдня и медленно вознес к белоснежным облакам. Я плыл в мягких, ласковых потоках воздуха, и все вокруг сверкало и пело, и кружился волшебный калейдоскоп звезд, и Земля представлялась такой маленькой, что ее, как голубой мячик, можно было взять в руки…

Дядя Володя в ту ночь повздорил с Иваном, и они, видно, крепко подрались: и тот, и другой несколько дней ходили в темных очках. А папа почему-то совсем перестал бриться и, когда прижимался ко мне лицом, его щетина колола кожу.

— Петухи, — обозвал их папа. — Глупые петухи! Еще не понимают, что не мужчина выбирает женщину, а выбирает она, только вид делает, будто получилось так, как захотел он…

— О чем ты, папа?

— Потом поймешь…

— А мама долго тебя выбирала?

— Не очень, — улыбнулся папа, и лицо его посветлело. — Мы сразу друг друга выбрали…

И я почему-то представил себе наш клуб, в котором расстелили привезенные из райкома ковровые дорожки и установили большую красную тумбу с гербом страны, которой уже нет. Возле нее неподвижно, как статуи, застыли мальчик и девочка — нарядные, в красных галстуках, и каждому, кто подходил к тумбе, они отдавали пионерский салют. В стороне стояла кабинка, занавешенная желтой шторой. Туда никто не заходил: голосующие брали белые листочки у комиссии и, даже не читая их, быстрее опускали в прорезь тумбы и бежали занимать очередь в буфет. У входа в него топтался мужчина с красной повязкой. Он зорко следил, чтобы в буфет попадали только те, кто уже «выбрал». Может, взрослые выбирают так не только депутатов?

А Марина, наверное, выбрала меня. Потому что теперь, отправляясь в магазин за покупками или на репетиции драмкружка, или просто погулять, всегда говорила: «Айда со мной, Пашка!» И покупала мороженое, его тогда делали с изюмом, ванилином или клубничным вареньем — вкуснятина! И всякий раз Марина просила меня: «Ну, женишок, тайну хранить умеешь? Вон телефон-автомат, набери вот этот номер и попроси Ивана Алексеевича, ладно? А когда он ответит, дашь трубку мне…»

Голос мужчины казался мне подозрительно знакомым, но я почему-то не решался спросить у Марины, кто он. Тут заключалась какая-то тайна, потому что Марина легким, но настойчивым движением руки выталкивала меня из будки и, маясь по ту сторону стеклянной двери, я только видел то смеющееся, то напряженное, то лукаво-капризное выражение ее лица…

Тайну я умел хранить и никому, даже маме, не рассказывал о телефонных играх. И ни словом не обмолвился о том, как однажды невольно подслушал ее разговор с Мариной.

В тот день отец уехал в город: заболела наша бабушка, которая жила одна, и за ней потребовался уход. Вот отец и взял три дня в счет отпуска. Без него в доме сразу как-то скучно стало. Даже Дунька пригорюнилась: весь день пролежала на подоконнике, будто поджидала папу. А мама вечером достала из шкафчика бутылку красного вина и обратилась к Марине:

— Ну, что? Устроим девичник? — предложила она. — Что-то так захотелось хорошего вина, — она повертела бутылку и прочитала этикетку: «Алазанская долина. Полусладкое натуральное виноградное вино». На работе к какому-то празднику давали, уже года полтора стоит. Крепости, наверное, прибавилось?

— В вине главное не крепость, — заметила Марина. — В вине главное — вкус и букет. Так меня один человек учил. Грузин, между прочим, — ее губы тронула легкая улыбка. — А уж грузины-то понимают толк в винах, поверьте мне, Лиля.

Она называла маму по имени, но всегда на «вы», что тоже казалось необычным. Разница в возрасте, как мне тогда представлялось, у них была не очень большая — ну, может, лет десять. В таких случаях поселковые женщины обычно обходились без церемоний, да и вообще — какой-нибудь соседской бабуське тоже дозволялось «тыкать»: «Ты, баба Феня… ты, тетя Настя…»