Читать книгу "Альбуций - Паскаль Киньяр"

— Согласно проскрипциям, меня должны были казнить. Согласно четырем табличкам, написанным под принуждением, меня лишили звания патрона.

— Но я спас тебе жизнь. Я спрятал тебя на своем сеновале. Ты был наг, наступала зима: я дал тебе одежду и два шерстяных одеяла. Ты был голоден: я кормил тебя и поил молоком моих коз. Ты обезумел от страха и потерял сон: я послал к тебе служанку, чтобы ее руки и ее лоно усладили твои ночи. И тогда ты пожелал вознаградить меня. Ты благодарил меня со слезами на глазах. Затем ты попросил восковые таблички. Ты взял в руку стиль. И по своей доброй воле ты составил наш договор, записав его на этих табличках и скрепив печатью своего перстня.

— Вокруг царила жестокость. Время было жестокое. Цезарь был жесток. Погода и та была жестока: дул ветер, валил снег. Я написал этот акт под страхом этих жестокостей.

— Ты был добр к своему рабу. Ты освободил меня. Ты был добр к вольноотпущеннику: изгнанный, разоренный, преследуемый, ты попросил у меня убежища. Разве я предал тебя? Разве просил денег? Разве хоть в чем-то нарушил свой долг повиновения и долг гостеприимства?

— Nihil est venali misericordia turpius (Нет ничего подлее, чем торговать своею жалостью). Ты продал мне свою жалость за четыре буксовые таблички.

РАСПЯТЫЙ РАБ CRUX SERVI VENENUM DOMINO NEGANTIS[1]

Некий человек — пожилой годами, хворый, лишенный зрения, мучимый болями в животе и бессонницею — решил умереть. Он повелел одному из своих рабов достать ему яду и указал место, где тот мог раздобыть этот яд. Раб, любивший своего господина, дважды отказывался исполнить его приказ. Тогда хозяин заставил другого раба принести ему отраву и перестал наконец кричать от боли. Тело его предали огню.

Затем вскрыли завещание. В этом завещании хозяин приказывал наследникам своим распять непослушного раба. Того схватили. Раб потребовал, чтобы его дело разбирали трибуны.

— Я взываю кзакону Корнелия. Я отказался поднести хозяину напиток, несущий смерть.

— Ты ненавидел своего хозяина. Ты испытывал удовольствие, глядя, как его пожирает неизлечимая болезнь. Ты продлевал его мучения.

— Я любил моего хозяина. Я продлевал его жизнь.

— Господин любил своего раба. Он любил его столь сильно, что уготовил ему ту же участь, какую готовил себе самому. В то время как ему готовили яд, он приказал сбить крест для раба-ослушника.

— Etiam ubi remedium est mori, scelus est occidere (Даже когда смерть избавляет от мук, убийство — преступление).

— Если приказы хозяев будут оспариваться их рабами, а после их смерти — трибунами, что же тогда станется с гражданской иерархией и исполнением завещаний?!

БЕЗУМНЫЙ ОТЕЦ DEMENS QUI SERVO FILIAM JUNXIT[1]

Некий тиран созывает народ к ступеням храма. Он объявляет, что отныне рабам дозволено убивать своих хозяев и насиловать их жен. Знатные горожане спешат обратиться в бегство — кто в лодке, кто в повозке, укрывшись под хворостом, кто ночью, среди стада. Все рабы насилуют своих бывших хозяек, и лишь один из них щадит дочь своих господ. Он ласкает ее, однако не лишает девственности. Она влюбляется в него. И теперь сама хочет отдаться ему, но он отказывает ей в этом, ограничиваясь лишь поцелуями и услаждая девушку взглядом и рукою.

Проходит время, тирана убивают заговорщики, знатные граждане возвращаются в город. Они распинают рабов, которыми некогда владели. И только раб, отказавшийся насиловать дочь своих хозяев, избегает этой кары. Напротив, он получает свободу. Девушка выходит за него замуж. Но ее брат противится этому, он силою приводит сестру в суд и требует распять раба. Перед всеми собравшимися он во всеуслышанье желает бесплодия своей сестре.

— Soror, opto tibi sterilitatem!

Присутствующие делают знак, отвращающий беду, услышав формулу проклятия. Брат же объявляет, что допустил бы раба, полученного сестрою в приданое, в ее постель, но что имя ее детям должен дать только свободный гражданин. А человек, женившийся на его сестре, — раб в вольноотпущеннике, который насилует ее и, следовательно, заслуживает распятия в соответствии с решением, принятым вернувшимися в город знатными гражданами.

Он воскликнул:

— Этот человек принудил ее к разврату, однако сберег ее девственность, ибо желал заполучить помимо ее тела и весь дом. — И он добавил: — Раб ждал, когда девушка созреет и станет пригодной для сношений. Закройте же изображения предков! Он насилует не свою любовницу. Он насилует свою жену. О бессмертные боги, пусть они оба идут либо в постель, либо на крест! (Будь проклят этот брак, более позорный, нежели любая супружеская неверность!)

Эта контроверза заканчивалась следующим изречением — если не дореволюционным, то по крайней мере дохристианским:

— Si voles invenire generi tui propinquos, ad crucem eundum est (Если хочешь найти родителей своего зятя, ищи их на кресте).

Явившийся в суд отец отвечал на это так:

— Катон и тот женился на дочери земледельца.

И тут Альбуций создает замечательный пассаж: «Ни один человек не рождается ни свободным, ни рабом. Только случай впоследствии навешивает на людей этот ярлык...» Таким образом, Альбуций Сил формулирует на маленькой буксовой табличке крошечную декларацию прав человека времен Августа: «Neminem natura liberum esse, neminem servum: haec postea nomina singulis impossuisse fortunam...» (Люди не рождаются ни свободными, ни рабами, ни равными, ни неравными в правах и обязанностях. Социальные различия воплощаются лишь в названиях. Свобода заключается в том, чтобы человек как можно меньше был рабом другого человека. Реализация естественных прав каждого человека имеет лишь одно ограничение, а именно: он обязан подчиняться законам общества, в котором живет, и властям, что подчиняют его обществу).

ОРУЖИЕ С МОГИЛЫ ARMIS SEPULCHRI VICTOR[1]

Во времена войны с армянами некий отважный воин лишился своего оружия в боевой схватке. Он завладел оружием, лежавшим на могиле одного героя. Совершив ратный подвиг, он вернул оружие туда, где взял его. Генерал вынес ему благодарность за отвагу. И в то же самое время воина обвинили в осквернении гробницы.

— Arma vix contigeram: secuta sunt (Я завладел этим оружием всего на несколько мгновений).

— То было не боевое оружие, но напоминание о славных подвигах усопшего.

— Мы отдали друг другу то, чего недоставало каждому из нас: он — свое оружие воину, я — воина его оружию.