Читать книгу "Ирландия. Прогулки по священному острову - Генри Воллам Мортон"

— Чего мы хотим для Ирландии? — орал он. — Разумеется, короля…

— К черту короля! — завопил кто-то.

— Предлагаю, — продолжил рыжий, — выбрать королем Джорджа Бернарда Шоу, а в преемники ему назначить Йейтса…

— Неплохая мысль, — одобрил кто-то, — но нам нужен придворный шут. Как насчет Тима Хили?

— Послушайте, — вмешался кто-то еще. — Мы не можем избрать короля без национального гимна. Песня «Солдаты» неинтересна, «Красный флаг» — тоже. У нас должен быть ирландский национальный гимн!

— Я знаю, что нам нужно! — закричал рыжий и вскочил на ноги, — слова написал мой друг, Джеральд Келли. — И он запел на мелодию песни «Козлик Пэдди Макгинти»:

Храни, Господь, Ирландию, Тима Хили и короля,

Арфу храни и трилистник, коим свята наша земля,

Круглую башню Клонмакнойса, ружья, пули, ножи…

У нас теперь республика, так что, Лондон, держись!

Раздался дружный хохот. Рыжий снова запел.

— Это, — закричал он, — идеальный национальный гимн, потому что в нем есть доброе слово для каждого! Он беспристрастен. Больше того, он…

Его прервал обиженный поэт, который, как выяснилось, не мог найти сковороду.

Ирландскому разговору свойственны эти сумасшедшие переходы. Самая серьезная дискуссия постоянно угрожает обратиться в шутку. Когда это происходит, требуется время, чтобы беседа вернулась в прежнее русло.

Скорость мысли тоже поразительна. Ирландец перескакивает с одной темы на другую. Его мысль опережает речь, но он считает, что слушатель поспевает за ним.

— Проклятием Ирландии, — сказал рыжий, — является то, что стране нет дела до молодежи. На ранней стадии жизни нас преследует призрак эмигрантского корабля. А позже мы сознаем, что, если хотим получать зарплату, на которую можно прожить, мы должны ехать в Англию.

— Ненавижу Англию, — пробормотала невысокая, хрупкая девушка.

(Кто-то шепнул мне, что когда ей было восемнадцать лет, она носила бомбы в чемоданчике.)

— Я не ненавижу Англию, — сказала другая девушка, — но ненавижу Ллойд Джорджа.

— Я ни к кому не испытываю ненависти, — начал молодой человек.

— Тогда ты — позор Ирландии!

— А вот что я ненавижу, — продолжил он, — так это наше почитание старших. Это пережиток племенного строя. Это патриархально. Почему молодежи не дают шанс? Если двадцатилетнего и сорокалетнего возьмут на одинаковую работу, то молодому будут платить три фунта в неделю, а сорокалетнему — шесть фунтов, просто потому что он старше. Если каждому ирландцу придется два года зарабатывать себе на жизнь в Лондоне…

— Господи прости! — послышался мрачный голос поэта из угла, в котором он ел яичницу с беконом. — Красота Ирландии — свидетельство того, что нас не затронула реформация и промышленная революция. У нас появилась возможность совершить великий эксперимент. Мы можем создать нематериальное государство.

— Глупости! — крикнул кто-то.

— Это не глупости, — возразил поэт. — Мы никогда не умели заниматься крупным бизнесом, так зачем пытаться? Сделал ли бизнес счастливыми другие страны? Это не наша стезя. Мы должны заняться тем, в чем сможем преуспеть. Например, обратиться к фермерству…

Кто-то попросил его определить слово «прогресс», и через девять секунд комната превратилась в обиталище демонов.

Очарование ирландской беседы в непредсказуемости ее течения. К несчастью, вы многое не можете услышать! Ирландская мысль и ее изложение происходят одновременно, и ирландец постоянно удивляет самого себя озарениями. Возможно, поэтому он смеется над собственными шутками.

— Конечно, самой большой шуткой об Ирландии, — сказал грустный задумчивый человек, меньше других участвовавший в разговоре, — являются английские государственные деятели, которые, умирая, говорили: «Слава Богу, я родился для того, чтобы разрешить ирландский вопрос! Я дал им все, что они хотели!»

Кто-то обратил внимание, что уже два часа ночи. Поэт снова проголодался и захотел уйти. Мы попрощались и вышли.

6

Поэт пришел на следующий день. Он сказал, что покажет мне самое интересное зрелище в Дублине:

— Мы, — объяснил он, — увидим Дайл Эйреанн. Вы, наверное, знаете, что это парламент Свободного государства.

Мы пришли к большому зданию постройки восемнадцатого века. Это бывшая резиденция герцогов Лестеров. Перед ней стоит статуя королевы Виктории. Нельзя сказать, что скульптор польстил королеве, но работа не так уж плоха, в отличие от памятника, что столь грузно давит на Манчестер.

— Ее, — сказал поэт, указывая на статую, — справедливо называют «Местью Ирландии».

Вход в парламент такой же, как в любой большой лондонский клуб. Покуривая трубки и сигареты, члены палаты берут письма из ящика портье и, пройдя через галереи Гровнор-сквер, поднимаются по широким герцогским лестницам в палату.

Парламент независимого государства собирается в старом лекционном зале Королевского дублинского общества, основанного в 1731 году с целью поощрения искусств и наук. Галерею недавно отремонтировали, к ней добавили ограду, дабы предотвратить случайное падение зрителей либо каких-нибудь предметов на головы депутатов. В амфитеатре поставили кресла из лакированного красного дерева. От кресла спикера поднимаются ряды в форме лошадиной подковы. Палата выглядит достойно. Под галереей можно увидеть старые гравюры Хогарта с видами Дублина.

Первое впечатление — обилие зеленого цвета. У членов парламента зеленые папки. Когда они все вместе их раскрывают, кажется, что ты в лесу, по которому пронесся ветерок. Блокноты переплетены в зеленые обложки. В зал то и дело на цыпочках входят курьеры, проходят по рядам и подают депутатам изумрудно-зеленые телеграммы. Наверху, возле дверей, стоят весьма внушительные охранники, каких не видели на публике со времен старого лондонского мюзик-холла. Человек среднего телосложения, вздумавший устроить драку в парламенте, не продержится и двух секунд.

В коридорах прозвучал электрический звонок — депутаты потянулись в зал. Мистер Косгрейв занял место на правительственной скамье, и заседание началось. Так бывает на собрании совета директоров, когда председатель боится опоздать на поезд.

В свое время мистер Гедалла взглянул на парламент и задался вопросом: что бы подумал Гладстон «о последнем желании»? А Падрейка Колума при взгляде на Косгрейва посетила мысль, что «бывшие ирландские лидеры, даже такие интеллектуальные, как Джон Диллон, напоминают племенных вождей. Косгрейв выглядит, скорее, как судья, и этот контраст дает нам понять, что ирландский национализм ассоциируется уже не с восстанием, не с группой заговорщиков, не со слабой надеждой. Сейчас это свершившийся факт: ирландская нация обрела национальное государство».

Я смотрел на довольно хрупкого мужчину со светлыми волосами, стоящими торчком, словно хохолок у попугая, светлыми усами и серыми глазами, и думал, что никогда не видел человека, менее похожего на бунтовщика. Трудно было поверить не только в то, что этот человек томился в тюрьме за свои убеждения, но и в то, что он обладает мужеством, необходимым для управления Свободным государством в первые годы его существования. (Я не мог забыть Гриффита, Майкла Коллинза и О’Хиггинса.) Косгрейв говорил ровным, спокойным голосом, словно сидел на заседании городского совета, но я понял, что человек он выдающийся. На мистера де Валера я смотрел с любопытством, а на Косгрейва — с уважением. В государственную работу он внес нечто новое: достоинство, спокойствие, уравновешенность, авторитет и престиж.