Читать книгу "Ледяное озеро - Элизабет Эдмондсон"

— Не думаю, что твое мнение имеет какое-то значение в данном случае.

Так же, как и в любом другом; по крайней мере с точки зрения Каролин.

— Кроме того, я не ожидаю ее появления.

Послышался звук положенной на рычаг трубки, затем пауза, и другой, каркающий, голос:

— Вы огорчили мадам.

Опять Липп!

— Мадам огорчила меня.

— Она уже немолода, вам следует иметь уважение.

— Благодарю вас, Липп. Вы хотите что-нибудь добавить?

— Мадам желает, чтобы вы пошли на Бонд-стрит и забрали постельное белье, которое она заказала. Вы можете привезти его с собой в машине.

— До свидания, — твердо произнесла Джейн.

Она положила трубку с нарочитой аккуратностью, после чего какое-то время сидела неподвижно, сложив руки на коленях. Ни один волосок не выбивался из ее прически. Вся она: от элегантных серых туфель, бледно-серой юбки и серой кашемировой двойки со сдержанной бриллиантовой брошью до чистого, безупречной красоты лица и гладких, словно отполированных, волос — являла собой картину совершенства.

Внешне это было воплощенное спокойствие. Внутри у нее все кипело. Джейн испытывала жгучее желание швырнуть телефон через комнату, замолотить руками по столу, завизжать и затопать ногами. «Уинкрэг»! Как же она ненавидела «Уинкрэг»! Почти так же сильно, как тот их нелепый фахверковый[12]дом в графстве Суррей с его напыщенным стремлением выглядеть как настоящая мыза. Почти так же сильно, как эту квартиру с ее нескладной, долговязой французской мебелью, дорогими коврами, картинами и зеркалами. Совершенную. Стерильную. Приличествующую положению. Точь-в-точь как она сама: в наивысшей степени безупречная, совершенная, приличествующая положению жена перспективного политика. Она щелкнула портсигаром и зажала губами сигарету. Прикурила от тяжелой серебряной настольной зажигалки в форме соусника — тошнотворно омерзительной! — и, ожесточенно распахнув экземпляр «Сельской жизни», принялась перелистывать страницы, заполненные фотографиями высококачественной недвижимости, предназначенной на продажу.

Ее взгляд выхватил маленький черно-белый снимок. «Особняк „Импи-Мэнор“, — прочитала Джейн. — Загородный дом пятнадцатого века, с многочисленными сохранившимися самобытными чертами, нуждается в модернизации и усовершенствованиях. Сады, место для парковки, конюшня, заросший парк, маленькое озеро, выгул для лошадей — всего девять акров».

«Не в этой жизни», — подумала она. Только в мечтах. В тех мечтах, где она жила в деревне, в простом, безыскусном комфорте, в старом доме сочно-желтого цвета, полном извилистых переходов и неожиданно возникающих лестниц. Собаки. Пони. Голуби, шумно и суетливо машущие крыльями вокруг голубятни. Зимние грязь и лед. Внезапно разражающаяся весна. Густые запахи лета, свежескошенной травы, подсохшего сена, роз. Осенние деревья в пламени красок. Дети в резиновых сапогах, шуршащие ногами по опавшим листьям.

Это как сыпать соль на рану. Погружаться в такие мечты невыносимо. Джейн оторвалась от грез, оттащила себя обратно в реальный мир, состоящий из «здесь и сейчас». «Забудь о маленьких старинных домиках, о деревне и о розах», — сказала она себе.

О детях…

О детях, которых Сол не позволит ей иметь. Или, вернее, которых не позволяла ей иметь мать Сола, поскольку они с мужем кузены и риск межродственного скрещивания, как Каролин столь прелестно это именовала, неоправдан.

Джейн захлопнула журнал, поднялась, яростно затянувшись сигаретой, мысленно составляя перечень. Первым делом вещи Сола. Об одежде позаботится слуга. Его коньки: здесь они или в «Уинкрэге»? Бинокль. Книги, подарки — ей придется завершать свои покупки в спешке. Мысли Джейн скользили от предмета к предмету. Вечернее платье, нуждающееся в замене. Ее ежедневник для планирования светских мероприятий, день за днем, после Рождества и Нового года, заполненный коктейлями, зваными обедами и балами. Каждое мероприятие предстоит отменить, надлежащим образом извинившись, сглаживая острые углы, тщательно следя за словами. Любая небрежность может стоить потери голоса на выборах.

Поездка Сола в избирательный округ являлась периодом, когда необходимо действовать с чрезвычайной осмотрительностью, буквально проходить по лезвию ножа. Проклятие, придется врать и изворачиваться! «Сэр Генри, отец мистера Ричардсона, нездоров». Какая нелепость: отец всегда в полном здравии, свеж и бодр как огурчик, его энергии хватит на троих. Но избирателям Сола не суждено об этом узнать: слава Богу, он представляет в парламенте другой округ, южнее.

А если его мать? Леди Ричардсон? Они нарисуют в воображении хрупкую красавицу, передвигающуюся, опираясь на палку, серебристо-седую, эдакую увядшую розу… Ну и пускай рисуют — учитывая, что им никогда не придется увидеть воочию эту приземистую крепкую женщину с набрякшими веками над ястребиными глазами и с волосами, все еще сохраняющими следы того густого каштанового цвета, каким обладали в молодости. Что привлечет больше симпатий к Солу — поспешать к ложу больного отца или матери?

Как же она устала от всего этого! Подумать только, как она радовалась, когда его избрали! И радость мужа была так очевидна — скорее восторг маленького мальчика, получившего подарок, чем взрослого мужчины, начинающего политическую карьеру.

Со сдерживаемой яростью Джейн погасила сигарету и позвонила горничной.

Глава четвертая

Пароход «Глориана», Бискайский залив

Под белой пеной брызг волны казались длинными, глубокими и темными. Хэл Гриндли стоял на палубе, плотно закутавшись в макинтош, подняв воротник и засунув руки глубоко в карманы. Шляпы на нем не было: ветер тотчас сорвал бы ее с головы.

В последнее время он стоял здесь, у поручней, каждый вечер — с того дня, как пароход вышел из Бомбея. Это был последний этап его путешествия. Отсюда, с третьей палубы, Хэл Гриндли смотрел, как гигантская луна встает над отблескивающим темным морем, а южные звезды уступают место более знакомым, северным созвездиям, с точечной яркостью сияющим в холодном декабрьском небе. Тут ночь за ночью он чувствовал со всей глубиной странную ирреальность окружающего мира, какая возникает в морском путешествии. Он думал о Марго, стараясь привести в порядок чувства, притупить боль, заново обрести ощущение соразмерности.

Она присутствовала в его мыслях все эти месяцы, с момента отплытия из Сан-Франциско. О ней он грезил, пересекая Австралию, сидя на открытых верандах под небом Индии, слушая необъяснимые и жутковатые, потусторонние звуки Востока, беспокойно метаясь в постели, изнемогая от ночной жары и духоты. И вот наконец в тех краях, где моря утратили яркость красок, пришло долгожданное равнодушие. Словно опустился позади некий занавес — и больше не было всех этих лет, проведенных рядом с ней, и ее предательство обратилось лишь в отзвук разбившейся волны, рассыпавшейся тысячью мелких брызг и истаявшей в массе воды.