Читать книгу "Сфера Маальфаса - Елена Долгова"

Имперцы привыкли считать – альвисы жестоки с жертвами до полной беспощадности, не очень многочисленны, впрочем, их никто не считал, и ничтожны по сути своей. С этим беспокойством вполне справлялись владельцы земель без вмешательства центральных властей. Пока два года назад не произошло это… То, что перевернуло устоявшийся ход обычных бед и поставило Империю на грань последнего бедствия.

Гизельгер усмехнулся, вспомнив, как нервно почесывался перепуганный брат Филипп. Монах глуп, подумал император, но как же порою в ущерб героям везет простецам!

Рассказ брата Филиппа, инока мейзенской обители,

записанный с его собственных слов 20 сентября 6999 года от Сотворения Мира

Я, Флориант Бек, принявший в монашестве имя Филиппа, со смирением выслушав заданные мне вопросы, показал следующее. Город Мейзен, где во славу Господа воздвигнута обитель наша, невелик, однако обнесен стенами.

Обитель стара и стоит не менее трех сотен лет с тех пор, как рука ее основателя, Антона Грасси, положила первый камень стен. Монастырь выстроен внутри городских укреплений, таким образом, что святые реликвии хранит двойное кольцо стен – городских и монастырских. В Мейзене всегда в изобилии стоят солдаты, так что жизнь обители спокойна. Однако настоятель наш, отец Дениз, вдохновленный свыше, а также имея великое попечение о безопасности святых реликвий, равно как ковчежцев, святых символов и статуй угодников, искусной работы и драгоценно изукрашенных, велел сохранить в обители пристойный запас луков, мечей и стрел, что и было исполнено со всею тщательностью. Попечение настоятеля, каковое казалось излишним нам, инокам, принужденным чистить острые клинки и запасать стальные жала, не иначе как было подсказано святыми покровителями нашими, мучениками Коломаном и Дезидериусом.

Мудрости настоятеля ныне обязан я жизнью своею, но в отдаленные те дни иные монахи роптали, хоть и не решались на дерзость открытого противуречия. Однако мечи все ж были куплены и прибраны в сухой погреб, в котором до той поры хранилось вино, употребляемое при священных обрядах…

…на иные же вопросы, заданные мне духовным трибуналом, показываю я чистосердечно, что в день 13 июля, когда враги веры и Господа нашего, именуемые альвисами, подступили под самые стены города, я в числе прочей братии присутствовал после положенных молитв на утренней трапезе. Мы, монахи, хоть и болели душой за правое дело, однако не имели большого беспокойства, поскольку, как я уже показал, число солдат в городе было велико, а командовал ими храбрый капитан Конрад Роггенбергер, за премногие подвиги прозванный Шрамом.

В тот тревожный час добрые горожане мужского полу собрались на стенах, вооружившись пристойно, дрова же под котлами со смолой на крайний случай были запалены, и смрадный дым витал над Мейзеном.

Время в тревожном ожидании шло, но враг все еще держался в некотором отдалении, по-видимому, собираясь отступить, из-за чего, соскучась ожиданием, я покинул свой пост у стены и вернулся в обитель, ведомый рвением передать отцу Денизу добрую весть. Однако настоятель встретил меня не по заслугам сурово и, грозя за ослушание водворением in расе, повелел спуститься в погреб, дабы вынести наверх луки и мечи.

…Так, спускаясь по крутым ступеням в бедный погреб наш, не знал я, что тем самым спасаю и жизнь свою, и, быть может, саму душу, однако в то время было сердце мое полно противоречия.

Подобрав удобную связку мечей, собрался я вернуться, как подобает, однако сердце мое дрогнуло, замерев, и, как думал я тогда, остановилось.

Я, трезвый и постящийся, испытал под ребрами боль, которой мучить положено лишь чревоугодников и пьяниц. Затем тело мое словно бы покрылось грязью, что облепляет ободья колес и телег, тронувшихся в путь после большого дождя. Члены мои перестали слушаться от ужаса, и, сомкнув взоры, увидел я глазами души, как шевелится неподалеку зло, словно зверь, разбуженный охотниками в берлоге.

И плакала моя душа, ожидая погибели вечной, там где смрад и холод с одной стороны и адский жар с другой. И рыдал я, упав на колени, и хотел произнести молитву, но не слушались мои уста.

…а потом кончилось все, и ушло прочь большое зло, как уходит туча преизрядная, не пролив ни капли дождя. Тогда, поднявшись было, упал я на колени вновь, дабы воспеть священный гимн. Однако, закончив молитву, поднялся наверх, все ж прихватив мечи, которые были надобны настоятелю.

Каково же было мое горе, когда увидел я, что отец Дениз и вся братия лежат бездыханны.

…И плакал я, и трогал их тела, и звал, но молчание было мне ответом, и вышел я за ворота обители и узрел, что добрые горожане, и матери семейств, и дети, и солдаты, и сам капитан Конрад Шрам, остались там, где застала их неведомая смерть. В тот час печали был я единым живым дыханьем в Мейзене. И в скорби моей не устаю благодарить я святого Коломана, покровителя нашего, за то, что хранил жизнь мою, дабы рассказал я о виденном и слышанном… …в свидетели правдивости рассказа моего призываю Господа нашего я, Флориант Бек…

Гизельгер, скрестив руки на груди, размышлял, глядя, как ленивые зеленые волны медленно лижут серый песок.

Два года – четыре разом опустевших под ударом зла города. Десять тысяч мертвых, один уцелевший чудом.

Рассказ выжившего монаха не прояснял главного – природы случившегося. Да, какое-то сильное колдовство, но альвисы – всего лишь грязный сброд, твари, нечто среднее между человеком и животным, да – грабят и убивают, но кто поверил бы, что они искусные колдуны?

Грубый демонический ритуал при желании доступен любому – не без риска, конечно. В Империи было все. Промышляли колдуны, за сходную плату обещавшие без лишнего шума отправить к праотцам наскучившего врага. Подпольная торговля амулетами процветала. В ход шли истыканные иглами восковые куклы и яд, извлекаемый из бурых жаб, приворотные зелья из мандрагоры, сомнительные афродизиаки, части тел казненных, превращенные в пепел, кости, смолотые в порошок. Аристократические дьяволопоклонники столицы отправляли черную мессу на обнаженных животах собственных сестер и жен. Невежественные крестьяне южных провинций до сих пор истово молились луне и каменным идолам мертвых лжебогов. Страх перед инквизицией, костром и удавкой не останавливал дураков, ищущих легких путей к желаемому. Император презрительно усмехнулся. Как будто бывают легкие пути. Даже тропа к смерти не всегда легка и безболезненна.

Впрочем, настоящее, тонкое и сильное колдовство, сурово порицаемое церковью, запрещенное и гонимое имперской инквизицией, но неистребимое, все равно оставалось сомнительной привилегией – уделом образованных, способных к познанию абстракции слова или владеющих золотом. Дьявольские эликсиры стоили дьявольски дорого. Только за золото можно было купить редкие фолианты и редкие ингредиенты для запретных опытов.

Император убрал свиток с рассказом Флорианта Бека в лакированный ларец и с треском захлопнул инкрустированную крышку. Витой ключ легко повернулся в вычурном замке, надежно запирая тайну.

Что ж, сброд умудрился превзойти изощренных в тайном познании. «Привилегия» не просто нарушена – то, что сотворили в Мейзене, было чересчур даже по меркам ритуалов самых мерзких сект. Раз так – не станет привычных набегов, окажутся бесполезны стены, гарнизоны и оружие.