Читать книгу "Старьевщик - Терри Биссон"

Я взял с библиотекаря слово, что картина висела на стене. Я хотел дать ее школе денег. Школе, где работает эта угрюмая тридцатилетняя учительница. Хотя и не дурнушка, обладательница длинного, задумчивого лица – такой тип некоторые находят привлекательным. Девушка носила поверх длинной юбки свитер с синими птицами. Синие птицы сияли ультрамарином на ее тяжелых грудях, и я, помню, тогда подумал, что она похожа на молочную корову. Я не часто позволяю себе подобные мысли. Даже гадал потом, не оправился ли я наконец от смерти мамы. Гомер сказала бы «давно пора», если бы умела говорить.

Библиотекарь провожала меня до двери, и тут я заметил проигрыватель. Вдобавок к академическим познаниям я признал его еще и из-за вчерашнего изъятия. Под откинутой крышкой, на вращающейся части стоял горшок с каким-то широколистным растением.

Я остановился.

– Простите?

– Простите?

Я указал на проигрыватель.

– Где вы его взяли?

– Он принадлежит школе. А что?

– Мне просто интересно, где можно достать такой, вот и все.

– Они не противозаконны. На случай, если вы меня проверяете.

– У меня много растений.

– Они не противозаконны, – повторила библиотекарь, открывая дверь.

– Я старьевщик. Удаление, не Принуждение. Никто никого не пытается поймать в ловушку. Просто у меня много цветов.

Она пожала плечами, держа дверь открытой и ожидая, пока я выйду. Коридор был залит светом. В окно я разглядел мост Вераццано и остров за ним. Облака стекали с выступов пика Грейт-Киллс как огромные привидения.

Я протиснулся мимо ее синих птиц с ангоровыми крыльями.

– Почему бы вам не оставить вашу карточку, – предложила она. – На случай, если мы найдем еще что-нибудь.

У меня не много цветов. Проезжая обратно по мосту к острову, я гадал: почему я ей солгал? И почему учительница упомянула «александрийцев»? Банду, которая крадет предметы искусства, чтобы оградить их от уничтожения. Предположительно, по религиозным причинам, не как бутлегеры, которые нарушают закон ради денег. Я говорю «предположительно», потому что иногда мы готовы открыть только малую часть правды ради того, чтобы утаить остальное.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Первая атака на книги пришлась на сентябрь того же 20… года. Классический читальный зал Нью-йоркской публичной библиотеки на Пятой авеню и общий читальный зал Лондонской библиотеки, где Маркс прилежно составлял свой «Капитал», подверглись нападению одновременно в семь утра по нью-йоркскому времени и в одиннадцать – по лондонскому. Время привело многих к убеждению, что атаки планировались и координировались из Нью-Йорка.

Ответственность за акты взяла на себя группа, называемая «александрийцами» (в честь пожара, а не библиотеки).

Никто не пострадал, кроме коллекции классики в Нью-Йорке, которая потеряла первое издание книги «Яркие огни, большой город». Ответ последовал незамедлительно, но менее единодушный. В то время как «Пен Интернэшнл» и «Гильдия писателей» осудили взрывы, писатели-фантасты Америки (ПФА), смутная организация жанровых авторов, фэнов и любителей, оказывала террористам осторожную поддержку, пусть и не оправдывая их методы, но высказывая мнение, что пришло время очистить полки для новых авторов. Поддержка ПФА выглядела своекорыстной, так как ни один автор «фэнтези» или научный фантаст не входил в список пострадавших классических произведений, да и вообще никогда не причислялся к классике.

В то время и поддерживающие, и осуждающие «александрийцев» и «устранителей» (если на самом деле они являлись отдельными организациями) считали атаки чисто символическими актами, так как публикация перестала быть трудным делом, поскольку большинство книг превратилось в файлы, загружаемые библиотеками и издательствами с центрального компьютера.

В течение года еще в нескольких музеях прозвучали взрывы. Пятнадцатого ноября «Зал славы рок-н-ролла» разрушила начиненная взрывчаткой машина, которая сотрясла Кливленд и наслала мини-цунами в два с половиной фута высотой на каменистые берега Онтарио, за сорок миль через озеро Эри. Группа из Торонто написала в честь события песню «Джонни, будь плохим».

Единое ли это движение, или разнородная масса подражателей самого первого теракта? Спор разгорелся с новой силой, когда на следующее утро после Дня Благодарения атаковали Музей истории кино в Лос-Анджелесе. Неделей позже последовал явно подражательный акт: на «Аллее звезд» террористы заполнили цементом несколько отпечатков рук, включая принадлежащие Мерилин Монро и Билли Бобу Торнтону. «Оскар» одобрил оба акта культурного саботажа.

Когда очередь дошла до Метрополитен и Бруклинского музея, принципы устранения, как их называли в Европе, или вычеркивания – в США, стали обычной темой обсуждения на ток-шоу и в прессе. Движение привлекло даже несколько сторонников в высших слоях общества и, что наиболее примечательно (и удивительно), главу Национальной ассоциации редакторов, «Ловкачку» Кэрол Маккёрди.

Потом игра стала смертельной. Во время рождественской недели полуденный взрыв в музее Гетти в Лос-Анджелесе обрушил подземный гараж, погреб под собой туристический автобус и привел к мгновенной смерти восемнадцати туристов из Орегона и их водителя, Бада Вайта, пятидесяти восьми лет.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Гомер не стало лучше. В действительности ей стало хуже. Вернувшись домой из Бруклина, я обнаружил её спящей на моей кровати, чего она себе никогда не позволяла. Я, однако, не скинул Гомер на пол, не решился. Приготовил ей обед и, пока он грелся, проверил «Мастера медицины». Ожидание закончилось! Мне дали номер голосовой почты и код доступа, действительный до полуночи.

Я позвонил, но линия оказалась занята.

Пока мы ели, я оставил телефон дозваниваться.

– Потерпи, – сказал я Гомер.

Я говорил больше самому себе, терпение – не проблема для большинства собак и, уж конечно, для нее; После обеда, пока телефон набирал номер, мы смотрели «Площади Голливуда». Неправда, что собаки не любят смотреть телевизор. Меня он утомляет или скорее отвлекает. Я сходил в ванную и сел на кровать. Из-под полей своей ковбойской шляпы внимательными и печальными, как у Гомер, глазами на меня глядел Хэнк Вильямс. На оборотной стороне обложки говорилось, что он умер, но не уточнялось, когда и где. Где-нибудь на Западе, наверное, судя по шляпе.

Картинка зачаровала меня, приковала к себе. Я будто заглядывал в свое прошлое. Мне виделся отец в такой же шляпе (хотя на единственной известной мне фотографии он носил бейсбольную кепку), опирающийся о косяк моей спальни, в то время как мать что-то кричит из кухни. Потом дверь закрылась, и он ушел. Я чувствовал (надеялся? знал?), что, если мне только удастся услышать песни с пластинки, изображение отца, стоящего у двери, оживет и я вспомню его прощальные слова. Слова, которых мне в первый раз в жизни не хватало.