Читать книгу "Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев"

Безусловно, ротмистр покривил душой, сыграв перед стариком Корбут-Каменецким недоумение. Кому еще, как не ему, было знать, что вездесущая “дурь” уже давно и прочно проникла в святая святых Империи — Зимний дворец. Большинство представителей высшей знати для обострения чувств эпизодически — одни чаще, другие реже — прибегали к тому или другому “средству для расширения сознания”. Слава богу, употребления героина и прочих тяжелых снадобий пока не отмечено, но “травка”, “снежок” и прочая, и прочая, и прочая… Поговаривали, что нюхивал даже сам светлейший, в перерывах между неустанными заботами о благе Отечества… Да что там светлейший… А что говорить о фрейлинах, камер-юнкерах и прочей сиятельной дребедени? Слава богу, о цесаревиче и великих княжнах ничего такого не слышно…

Кивнув удивленно вытянувшемуся во фрунт встречному вахмистру-вестовому, Александр наконец остановился на площадке десятого этажа и все-таки вызвал лифт. Переживания переживаниями, а время действительно деньги. Да и нижних чинов лишний раз смущать не стоит. Новые веяния новыми веяниями, демократия демократией, но…

* * *

— Саша! А не закатиться ли нам по старой памяти… — отвлек Александра от невеселых раздумий неунывающий Бекбулатов.

— Ваше сиятельство, Вольдемар, как вы можете приставать ко мне с такими пошлыми предложениями? Вы разве не в курсе, что штаб-ротмистр Бежецкий, горький пьяница и б…н, не так давно преставился, перед безвременной кончиной все свое состояние оставив тезке и однофамильцу, убежденному трезвеннику и примерному семьянину ротмистру Бежецкому?

— Все понял, начальник! Так куда подбросить трезвенника и примерного семьянина: домой или…

Александр повернул к другу голову и пристально посмотрел в наглые карие, с заметной раскосинкой глаза экс-гусара.

— Слушай, Володя, надеюсь, ты не раззвонишь по этому поводу в своей гусарско-б…ской среде?

— Ротмистр, как вам не стыдно матерно выражаться в присутствии робкого и наивного, почти что девственно чистого…

— Слушай, девственник, брось трепаться! Достал уже.

— Ну что за плебейские выражения, граф! Так куда: домой или…

— Или.

— Поздравляю, ротмистр! Неужели мадам N уже не сердится на ветреного ротмистра?

Александр, снова отвернувшись к окну, чтобы не расхохотаться, начал старательно, нарочито выдерживая архаичный стиль, цитировать дуэльный кодекс. Володька с готовностью подхватил:

— А поелику упомянутая персона зело…

Дурачась, они мчались по ночному городу, и Александр все откладывал, не мог сообщить другу, что скоро тому придется привыкать к другому шефу. Конечно, дружить им никто не запретит, но… Что ни говори, между Дворцовой набережной и Охтой дистанция огромного размера.

“Вятка-Вездеход”, скрипнув тормозами, затормозила у знакомого дома. Александр толкнул мягко чмокнувшую дверь автомобиля и, шутливо кинув к воображаемому козырьку два пальца, не оборачиваясь, зашагал в пахнущую сиренью темноту.

Пройдя недлинной аллеей, он остановился у высокого крыльца в стиле прошлого века. Предательское сердце, словно после давешнего сна, колотилось, как у сопливого кадета. Не решаясь, Александр постоял, глубоко дыша и стараясь хоть немного успокоиться…

Короткий автомобильный сигнал разрезал ночную тишину подобно кинжалу, вонзившемуся в незащищенную спину. Обернувшись, Александр увидел, как, разворачиваясь, Володька адресует ему, опустив стекло, не очень пристойный в приличном обществе жест. Погрозив паршивцу кулаком, ротмистр решительно вдавил кнопку старомодного звонка.

* * *

Маргарита, как и раньше, принимала гостя в будуаре. Александр всегда поражался этому дому, словно сошедшему со страниц классического романа, вышколенной прислуге в старомодных ливреях, неслышно скользящей призраками осьмнадцатого столетия по сверкающему паркету, да и самой хозяйке. Попадая сюда, он как будто в уэллсовской машине времени перескакивал на пару столетий назад. Впервые эта дверь открылась перед Александром еще в бытность оного поручиком, и как будто не было прошедшего десятка лет. Снова трепет в груди и предательская слабость в ногах. И она…

— Вы еще не забыли меня, граф?

Небольшого роста, хрупкая, неброская женщина средних лет, тихий голос, мягкий акцент. Почему эта женщина имеет такую власть над ним, Александром Бежецким, мужчиной, на которого заглядываются многие светские львицы, признанные красавицы и серцеедки, удачливым, довольно знатным, далеко не нищим… Сколько раз после бурных сцен он уходил отсюда, наотмашь хлопнув дверью, давая себе страшную клятву, что никогда, никогда… И всегда возвращался. Возвращался, как побитый щенок. И она всегда принимала его так, как будто не было обид, не звучали слова, после которых душевные раны не затягиваются никогда… Наверное, только эта женщина, кроме матушки, по-настоящему его любила.

Александр знал о ней все и не знал ничего. Естественно, в свое время ротмистр Бежецкий изучил все, что имелось на баронессу фон Штайнберг, уроженку Лифляндской губернии, происходившую из захудалой ветви многочисленных остзейских баронов, в доступных ему материалах архива Корпуса (а доступно ему было весьма-а многое), но никогда Саша Бежецкий не признался бы в этом Маргарите… А в душу ее пробиться он так и не сумел. Темным, покрытым первым хрупким ледком осенним омутом иногда казалась ему душа этой женщины, опасной и влекущей бездной…

— Ну что же вы стоите у порога, граф, проходите, в ногах правды нет.

Второй раз за день услышав эту сермяжную мудрость, Александр, пронзенный прихотливым зигзагом ассоциаций, вдруг похолодел: “А если она?…”

А что? Баронесса фон Штайнберг вполне могла оказать ему эту услугу. Она достаточно влиятельная женщина, лет пятнадцать назад играла не последнюю роль при дворе “Божьей Милостью Александра Четвертого, Императора и Самодержца Всероссийского, Царя Польского, Великого Князя Финляндского и прочая, и прочая”, и прочая, упокой господи его грешную душу. Не только по рассказам старших, но и по собственным впечатлениям кадетской поры Александр помнил бурную и полную интриг эпоху, стремительного, как метеор, правления своего августейшего тезки, прожившего целую жизнь в ожидании своей очереди на престол Российской Империи и едва успевшего им насладиться. Конечно, времена проходят, но связи при дворе у нее могли остаться. Ревность знакомо сжала сердце.

Баронесса закрыла пухлый роман, который читала перед приходом Александра, подошла, положила свою узкую, прохладную ладонь на его запястье и заглянула снизу вверх в глаза:

— Мой бог, Александр, я не узнаю вас сегодня. У вас был тяжелый день?

Насильно усадив Бежецкого в кресло, баронесса хлопотала, как провинциальная тетушка, отдавая приказания одной прибежавшей на звонок горничной, деятельно руководя другой, накрывавшей небольшой столик, успевая что-то шепнуть на ушко третьей и одновременно расспрашивая о том и о сем дорогого гостя.

А потом они сидели рядом, пили темное сладкое вино и говорили обо всем и ни о чем. Изредка позвякивало серебро столовых приборов и хрусталь бокалов, поскрипывала старинная мебель, жившая своей собственной жизнью… А за окном пел соловей. Совсем летняя, душная ночь. Отвлечься немного — и уже не верится, что вокруг спокойно спит пятнадцати миллионный мегаполис.