Читать книгу "Школа двойников - Марианна Баконина"

– Это местные врачи. Здесь на втором этаже медпункт. Выборы дело нервное, непредсказуемое, люди в Думу лезут с ослабленным здоровьем. Вот для них и держат бригаду кардиологов.

– Но этот человек, кажется, умер… – заикаясь, пролепетала Лизавета. Она искренне не понимала, почему доктора столь быстро и безмолвно утащили мужчину в бежевом костюме. В таком темпе действуют рабочие сцены, когда надо за минуту сменить декорации за кулисами. Буфетчики тоже сработали оперативно. Рассыпавшиеся стаканы убрали, скатерть опять постелили на стол. Никаких следов.

– Они даже не спросили, что, собственно, с ним случилось. Не взяли стакан, из которого он пил, не поинтересовались, сколько человек выпил и с кем. Если это инфаркт… Если он умер от инфаркта… – Лизавета не успела закончить фразу, ее остановил пренебрежительный взгляд маститого журналиста. Петюня Рюмин заметил этот взгляд и не преминул вмешаться в разговор:

– Я и не знал, Лизонька, что ты такая слабенькая, даже со склонностью к истерии. – Рюмин, проработавший бок о бок с Зориной почти два года, прекрасно знал, что когда Лизавету называли «Лизонькой», она превращалась в фурию.

– Я тоже решил, что он скончался, – вступился за даму Глеб из «Огонька». Лизавета поблагодарила его взмахом ресниц. Впрочем, она и сама могла за себя постоять.

– Ты уже пришел в себя, Петюня? Я-то думала, придется за нашатырем бежать. Ты замер, прямо как жена Лота. Очень походил на соляной столб.

– Не горячитесь, молодые люди, – примирительно сказал Валерий Леонтьевич. – Да, Нинель, где наши годы, наши страсти… – Он элегически вздохнул. – Я, честно говоря, понятия не имею, что случилось с этим товарищем. Я даже не знаю, господин он или товарищ. И это странно. Вообще-то я имею представление практически обо всех здесь присутствующих, с годами обрастаешь знакомствами…

– Он умер, я уверена.

– Лучше было бы поинтересоваться у докторов.

– Так идемте! – Лизавета не любила откладывать дела в долгий ящик. – Где тут…

– Не порите горячку. Не хватало еще завалиться в медпункт шумной ватагой! – оборвал ее старший товарищ по перу. – К тому же, чтобы проникнуть в служебные помещения Центра, такой вот аккредитации мало. – Валерий Леонтьевич дотронулся до запаянной в пластик карточки на груди Лизаветы. – Обещаю все разузнать и рассказать вам. Но при одном условии – ответьте, почему вы так всполошились?

– Не знаю… Просто это же ЧП. Вы сами сказали, люди здесь нервные. Это может пригодиться и для репортажа – инфаркт на выборах и так далее.

Лизавете не хотелось рассказывать всем присутствующим о последних словах подвыпившего толстяка.

– А-а-а, – многозначительно протянул Петюня Рюмин и не поверил. Остальные приняли Лизаветино объяснение без комментариев.

А она, даже когда всех пригласили в зал, чтобы послушать окончательные цифры по Дальнему Востоку, вспоминала странного мужчину в бежевом костюме. Он так печалился об утраченных идеалах, а когда ему стало плохо, вместо вполне уместной патетической фразы вспомнил какую-то школу двойников. Лизавета не переставала удивляться. Слова о молодежи, которая не должна топтать прошлое, были бы куда уместнее. Ведь он так горячился, что его даже удар хватил.

Но школа… Двойников… Казалось, тень тайны повисла над большим залом парламентского центра. Лизавета всю ночь вспоминала эти два загадочных слова.

А ночь после выборов была долгой. Утомленные журналисты и не менее утомленные политики второго ряда уныло слонялись по просторным залам и фойе. Ежечасно их собирали в зале, чтобы поведать, как проголосовали Иркутск, Пермь или Вологда. В перерывах народ перемещался в буфет. Так что толпа голодных и жаждущих не редела.

В один из таких перерывов Лизавета подошла к охраннику у входа и спросила, увезли ли в больницу человека, которому стало плохо. Охранник посмотрел на нее, как новые ворота на барана. А когда она повторила вопрос, упомянув происшествие в буфете, ответил металлическим голосом:

– Никаких происшествий не зарегистрировано, в том числе в буфете.

Тут он явно солгал. Пусть даже охранник не знал об инциденте с толстяком в бежевом костюме, происшествий в буфете хватало и без этого. В очередях всегда что-нибудь да случается.

Всего лишь два раза за всю ночь желающие могли получить чашку кофе или чая без очереди. Первый раз – когда около часа ночи в пресс-центр заявился господин Жириновский, окруженный могучей кучкой телохранителей, и толпа рванула его встречать.

Все сентенции мастера парадоксов и аса политических скандалов были записаны и засняты от начала до конца. Все стало достоянием публики – как он спорил с охраной, как пересчитывал свою преторианскую гвардию, как рассуждал об относительной неудаче на этих выборах. Растиражировали и его «добрые слова» о товарищах по Думе. Журналисты весело выкрикивали вопросы, главный либерал-демократ России отвечал легко, с выдумкой. Лизавета, сумевшая протолкнуть своего оператора в первые ряды снимающего и спрашивающего клубка и соответственно сама оказавшаяся в почетном втором ряду, поняла, почему пишущая братия любит Владимира Вольфовича. Он – живой, в отличие от многих других российских политиков, прошедших партийно-аппаратную школу. Они разучились думать и излагать свои мысли ярко, не банально.

Глава ЛДПР смотрелся словно павлин, и перо из его хвоста могло украсить страницы любого издания.

Второй раз буфет опустел при появлении лидера коммунистов. Он материализовался, когда стало очевидно, что КПРФ получит большинство в Думе. Новость облетела парламентский центр за считанные секунды, и журналисты бросились к победителю. Так мотыльки летят к свече. Так цыплята пищат вокруг наседки. Так придворные несутся к наследному принцу, едва услышав роковое «король умер, да здравствует король». Лидер красных блаженствовал. Царственно и одновременно демократично улыбался, ласково приветствовал знакомых журналистов, благосклонно откликался на вопросы тех, кого не знал. Особенно бережно он обращался с посланцами иностранной прессы и телевидения.

Славик Гайский благополучно снял и второго героя «ночи после выборов». Лизавета умудрилась задать эксклюзивные вопросы еще трем партийным лидерам, которые не убоялись общения с журналистами.

Дальше возникла пауза – все ждали лидеров «Яблока» и «правых сил», которые тоже набрали очень хорошие очки, но демократы и реформаторы то ли задерживались, то ли по каким-то причинам не сильно спешили в парламентский центр.

Лизавета демонстративно скучала, а на самом деле все время прокручивала в памяти происшествие в буфете и ответы охранников, к которым она обращалась уже несколько раз. Этим людям очень хотелось, чтобы Лизавета перестала верить собственным глазам. Они, словно сговорившись, повторяли: того, о чем она спрашивает, вовсе не происходило. Так… мираж. Вполне могло оказаться, что они просто не в курсе. Но Лизавета знала: в России официальные лица, а также все к ним приближенные, до сих пор считают, что простое отрицание очевидного – самая правильная политика. И в ее воображении обыкновенный сердечный приступ превратился чуть ли не в центральное событие ночи. Она дала волю воображению. А что еще делать, когда делать нечего?