Читать книгу "Кулинарная книга - Ринат Валиуллин"

— А что за праздник сегодня? — приготовила бокалы жена.

— День мяса, — разлил я красную жидкость по формам.

— Заело тебя на этом мясе? Давай что-нибудь поинтереснее.

— День независимости мяса.

— Сегодня, кстати, день рождения одного известного поэта. Знаешь, о ком я? — подняла руку со стеклом Фортуна.

— Догадываюсь. Давай без мертвых как-нибудь, а то мне кажется, что нас уже здесь трое, — коснулись берега наших бокалов.

— Раньше ты любил его стихи, даже цитировал мне.

— Какой бы крепкой ни была любовь, на троих не сообразить, — наполнил я свой рот вином.

— Я, ты и жареная корова, — предложила альтернативу жена и тоже сделала глоток. — Куда сегодня наши гости ходили? — поставила на стол она свой бокал.

— В Кунсткамере были, сказали, что хотят пораньше лечь спать, — вытянул я ноги под стол и откинулся спиной на кухонный уголок, не выпуская из рук вино.

* * *

— Как они тебе показались? — обняла меня Фортуна. — Что-то они холодно стали со мной общаться. Ей-богу, как полуфабрикаты.

— Гости как гости, уже надоели. Может, это из-за того, что я им сказал, что ты спишь с соседом, — утонул я в шелках ее волос.

— Вот идиот. Зачем? Не мог соврать что-нибудь? — положила руку мне на живот жена и улыбнулась.

— Хочу, чтобы быстрее уехали, — разглаживал я ее волосы. Как-то нехорошо они влияют на наш сексуальный климат, — вспомнил я купола Беллы.

— Значит это у нас акклиматизация, а не у них, — грела своей щекой мою грудь Фортуна.

— Ты знаешь, что Белла мышами занимается? — чувствовал я ее горячее дыхание.

— Да, у нее даже с собой есть несколько, — подняла она голову и посмотрела на меня как на кота, который должен их поймать.

— Том, — перевел я радостно стрелки, — тебе Джеррей из Москвы привезли.

Комок шерсти вздрогнул в глубине кресла и подал звук.

— Не рычи, дичь в соседней комнате, и на ней ставят опыты, — вздохнула Фортуна.

— Думаю, ему не понравится. Он же никогда не имел дела с живыми мышами, — погасил я настольную лампу и обнял жену сзади.

За стеной была слышна возня от любовных прелюдий. Трудно спать, когда за стеной кто-то занимается любовью. Это тоже надо уметь переспать.

— Мыши? — поцеловал я жену. — Постучать им?

— Не надо, еще подумают, что мы завидуем. У тебя есть чем ответить? — повернулась ко мне спина.

— Обижаешь, — положил я ее руку себе на член, и он медленно начал твердеть.

— Ого! — воскликнула она.

— Если вы встретили в своей постели мужчину, не пугайтесь, возможно, эта встреча не случайна.

Торт Захер

Я вышел на балкон. Было довольно прохладно, захотелось даже что-нибудь накинуть, например, чьи-нибудь объятия. Но они остались где-то в спальне. Возвращаться не хотелось, к тому же придется будить.

Холодно. Жизнь — как насилие над самим собой, к нему привыкаешь. Кому-то кажется, что оно даже способно приносить удовольствие, но мы не удовлетворены на все сто, даже на семьдесят, и не будем, иначе не были бы людьми. Какой-то мелочи не хватает, огромной мелочи, величиной с серебряную монету в ночном небе. Я бросаю в лицо луне окурок, не попадаю, он остается мерцать в пепелище угасающих точек. Посмотрел на часы: поздно. Поздно смотреть на звезды. Взгляд перебирается на огни менее претенциозные, бытовые. Кто-то еще не спит в домах напротив — луноходы. Гулкие одинокие тени асфальта: кого-то еще по улицам носит — недоноски, по самому дну колодца вымершего двора — подонки. И я слоняюсь одним из них, из угла в угол — слон-уголовник. Таких не берут в зоопарк, буду гнить в одиночной камере космоса.

Закурил еще одну и увидел напротив, в соседнем доме, еще одного лунохода. Он тоже курил. Мне показалось, что он видит меня. Это мне не понравилось, я выбросил окурок вниз и зашел обратно в тепло. Взял кулинарную книгу и открыл, выпал торт Захер. Я записал:

Судьба Прохора была среднестатистична и пятидневна: жена, телевизор, работа. Жизнь. Задолбала. Долбала и жена своей любовью. Она вместе с жизнью стала уже чем-то единым, опостылевшим, родным и необходимым.

Юным Прохора трудно было назвать, ночи его стали беспокойнее и длиннее, гораздо длиннее тех, что в молодости, когда достаточно было закрыть глаза, чтобы скоро увидеть утро. Лицо обветрилось временем и помрачнело от вредных привычек, позвоночник просел, желудок растянулся и выкатился. По ночам не спалось, он выходил на балкон и много курил, кидая окурки в пепельницу неба, где они замирали, тлея мерцающими огоньками. Никого, только он и полное бледности, испитое, с синяками лицо луны. В сумерках души напрашивался лай. Прохор не любил тишину, потому что она особенно явно давала ему ощутить, как что-то упрямо возилось в хворосте его ребер и пыталось выбраться наружу. Сердце шалило. Его стало много, и оно требовало расширения жилища. Он же, будучи человеком неорганизованным, но тщеславным, не знал, как его успокоить, пил. «За хер я ел этот торт после всего, теперь весь в сомнениях: себе оставить или наружу. За хер вообще мне такая жизнь», — думал он, не представляя, как бы ее, жизнь, сделать более осознанной и творческой. Выйдешь на балкон ночью, закуришь, посмотришь на небо. Оно чистое и звездное, только луна затылком. Она равнодушна к вредным привычкам, вот если бы вместо луны было влагалище, одинокое и недосягаемое, как звезда, меньше было бы ревности, скандалов, измен, самоубийств, вышел бы перед сном, вздрочнул и спать.

Отбивные

— Вчера смотрел бокс, — закурил я сигарету и бросил пачку на стол.

— Ну и что? Ты же знаешь, что я не люблю бокс, но еще больше, когда ты куришь на кухне, — достала она себе из той же пачки.

— Бой был забавный, то прыгали, то обнимались, то один сверху, то другой. Я подумал, что это очень похоже на нашу жизнь, если ее сжать до пятнадцати минут этого боя, — дал я ей прикурить.

— Ну, мы, по крайней мере, не деремся, так, легкие пинки в область души, — выпустила Фортуна ненастье дыма.

— Боремся со своим одиночеством.

— Некоторые борются с одиночеством размножением.

— Если ты про боксеров, то я не досмотрел, чем кончилось, иначе бы мясо сгорело, — улыбнулся я, доставая тарелки.

— Нет ничего сексуальнее запаха жареного мяса.

— Есть… Ты, — попытался я положить на тарелку котлету, но она выскользнула на плиту.

— Черт, они нас не любят, — удалось мне ее уложить со второй попытки.

— Кто?

— Котлеты.

— За что им любить нас, когда мы друг друга так сильно. К тому же мы их скоро съедим, а потом из зубов выковыривать будем остатки чьей-то заблудшей души.