Читать книгу "Рецепт Мастера. Спасти Императора. В 2 книгах. Книга 1 - Лада Лузина"

Поэтесса как раз открыла рот, чтоб возразить еще что-то, — и Катя быстро указала ей на регулировщика.

Киев 1917 года не должен был знать, кто они такие.

Но вам, мой читатель, пора принять правду. Прославленная поэтесса Изида Киевская действительно была Дашей по фамилии Чуб и кличке Землепотрясная. И она никогда не писала стихов. И не умела их писать…

Все то величие, которого достигли в начале ХХ века две некоронованные королевы Киева, объяснялось просто — их истинным местом рождения было начало ХХІ века. И согласитесь, не так уж трудно разбогатеть, если еще в 1910 ты можешь купить землю, где, как прописано в книгах, в 1915 найдут залежи алмазов и золота. Не так уж трудно стать великой стихоплеткой, если еще в 1911 ты можешь издать книгу стихов, которую должна была издать в 1912 Анна Ахматова. Совсем не трудно… Трудно попасть в нужный год!

Но и это не представляло труда для тех, кто девяносто лет вперед носил венец Киевиц — хранительниц Киева, чья власть над ним не знала временны́х преград. Для тех, кому позволено было менять историю Вечного Города и для тех, кто, воспользовавшись сим позволением, переселился сюда, думая, что им удалось отменить кровь революции и их ждут впереди долгие годы золотого века.

Но, похоже, история, которую они изменили, изменила им.

Киев 1917 года не знал, кто они. Но судя по возбуждению, владычествующему на улицах города, Город знал то, что довелось узнать утром и им, — царь Николай ІІ отрекся от престола. Тротуары Крещатика были исполосованы длинными очередями людей, ожидающими новых газет. Едва ли не у каждого столба собралась толпа митингующих. Какой-то оратор взобрался на скамью. «Начинается новое, совершенно новое время…» — услышала Катя обрывок восторженной речи. Неподалеку ораторствовала стриженая дама в серой блузе: «Мы должны получить право голоса… право участвовать в выборах в Думу», — люто отстаивала она избирательные права для женщин, выпячивая вызывающе некрасивое лицо.

— Даже не понимаю сейчас, как мы могли не заметить, что в стране черт знает что происходит, — вновь заговорила Даша-Изида. — Мы думали, раз твой Митя Богров не убил Столыпина в нашем оперном театре, Столыпин не допустит войну, война не спровоцирует революцию. Но Столыпин умер от инфаркта. И мировая война началась, хотя не должна была начаться. А главное Отрок Михаил еще год назад предсказал: скоро Русь будет залита кровью! А он никогда не ошибается. Почему даже это нас не насторожило?

— Мы слишком верили Маше, — кисло сказала Катя. — А она говорила, что формула Бога беспроигрышна. Достаточно изменить один факт, и ты изменишь весь мир.

Катерина опасливо изучала толпу. То тут, то там мелькали серые шинели военных. То там, то тут виднелись белые платки сестер милосердия. Город окружила война, и Киев перестал быть Иерусалимом русской земли и стал самым крупным госпитальным центром Империи. В Столице Веры, Городе монастырей и церквей, больниц стало едва ли не больше, чем храмов… 103 лечебных заведения! В сахарной столице Руси, хлебной и щедрой Украине, у дверей продуктовых магазинов теперь ежедневно змеились длинные очереди. Продукты дорожали день ото дня… Но при наличии средств можно было приобрести все, что угодно. И Катя не замечала перемен.

Она привыкла жить, зная: революции не будет. Привыкла не реагировать на заголовки в газетах, демонстрации, теракты — не придавать им значения. И лишь теперь, всматриваясь в лицо своего Города, в глаза которого экс-Киевица не заглядывала долгие годы, за время одной этой недолгой поездки, осознала то, что отказывалась признавать целых шесть лет…

У Даши Чуб были весомейшие причины ворваться к ней утром в истерике!

— Кать, а ты хоть помнишь историю? — заерзала та. — Царь отрекся, а дальше? Ну, между временным и революцией?

— Именно для того, чтоб это узнать, мы и едем на Машину квартиру, — весомо сказала Катерина Михайловна.

Описав полукруг, «Руссо-Балт» свернул на перпендикулярную Фундуклеевскую.

* * *

— Надо же, все как при ней…

Со странной неуверенностью Даша-Изида Чуб-Киевская сделала три шага по некогда хорошо знакомой, а ныне почти забытой гостиной с ассиметричной мебелью в стиле Модерн. В углу на длинноногих жардиньерках стояли две давно умершие пальмы. Бо́льшую часть пространства занимали книги.

Маша не могла жить без книг. Но книги могли жить без нее. И жили здесь все долгие шесть лет.

— Ты здесь даже пыль вытираешь? — поразилась лже-Изида и лжепоэтесса. — Вот уж не думала, что ты до сих пор платишь за ее квартиру. Зачем? Она сто лет, как пропала.

— А где еще, позволь спросить, — недовольно отозвалась Катерина Михайловна, — я могла поместить все эти издания? — Дображанская взяла первый подвернувшийся под руку том «Ленин и его семья». — То, что меня все горничные да лакеи ведьмой считают, еще полбеды. Но кабы я держала в доме такое, меня б сочли революционеркой, которая хранит нелегальную литературу.

Да, тот поразительный факт, что Дображанская сохранила Машину квартиру и годами исправно вносила за нее плату, объяснялся, как и все ее поступки, прежде всего прямолинейною выгодой. Держать дома проживавшие здесь книги и вещи образца ХХІ века и впрямь было небезопасно. А книги эти представляли немалую ценность и не раз сослужили Катерине Михайловне добрую службу. Катя частенько наведывалась сюда, чтобы порыться в энциклопедиях, справочниках, прояснить тот или иной исторический казус и решить вопрос о том или ином новом капиталовложении. И нередко засиживалась тут допоздна, штудируя рекомендованные ей некогда Машей книги Анисимова и Рыбакова.

Да и повод для посещенья квартиры на Фундуклеевской был идеальным, безоговорочно принимаемым всеми и окружавшим Катину черноволосую голову ореолом святости. Собственными руками поддерживать порядок в доме беззаветно любимой, без вести пропавшей сестры Машеточки, пусть и двоюродной, но ведь единственной ее родственницы, в надежде, что когда-нибудь та вернется туда.

И хотя никакой кровной родственницей запропавшая Маша Катерине Михайловне не была, то было лишь наполовину враньем…

Добравшись до письменного стола у окна, Даша взяла в руки истрепанную пачку листов.

— «Покровский женский монастырь» — вычеркнуто. «Флоровский женский монастырь» — вычеркнуто… Их тут пять сотен, — заглянула лжепоэтесса в конец. — Подожди, подожди, — изумленно распахнула Изида глаза. — Вот откуда этот бредовый слух, будто ты, как скаженная, по монастырям шаришься. Ты что же, до сих пор Машку надеешься найти?

— Я не надеюсь. Я найду ее, — Катины глаза потемнели.

И Даша внезапно осознала: Катя никогда (ни на час, ни на миг) не переставала надеяться на Машино возвращение, потому и хотела, чтобы у той был свой дом, который беглянка может открыть своим собственным ключом. Но Катерина Дображанская была не из тех, кто ограничивается пустыми надеждами!

— Разве вы так сильно дружили? — спросила Чуб, застыдившись. Она почти не вспоминала Машу, ее образ растаял, слился с темнотой прошлого. Даша была из тех, кто живет настоящим. И только сегодняшний день вынудил ее выудить из памяти имя, непоминаемое долгие годы.