Читать книгу "Магия кошмара - Питер Страуб"

Пропал незаменимый ребенок. То, что когда-то было в стране Задумчивого Тростника, ушло навсегда, как и все другое, оно отдалилось во времени, уплыло в страну горлиц.

Если бы какой-нибудь осведомленный анонимный наблюдатель сообщил, что с ребенком все в порядке, что с ним ничего не происходит, это утешительное сообщение было бы ошибочно понято как прелюдия к требованию выкупа. Причина кроется в том, что ни одну человеческую жизнь нельзя заменить другой. Родители, почти потерявшие надежду, не могут воссоздать или как-нибудь еще обзавестись живой копией ребенка, хотя они, конечно же, могут произвести на свет еще одного, но для этого им придется прожить в браке достаточно долго.

Дети в группе страдают от ночных кошмаров и энуреза. В садике они ведут себя апатично, осторожно, проявляют новое для них нежелание отвечать на вопросы, реагируют как дряхлые старики. На школьном собрании, когда всех малышей усаживают в актовом зале, почти каждый из них выражает желание, чтобы пропавшая девочка вернулась. Письма и открытки к ней едва помещаются в два огромных мешка в кабинете директора, а вместе с ежедневно транслируемыми по радио и телевидению обращениями родителей к похитителю или похитителям, думаю, получится еще и третья груда, и тогда весь этот коллективный дар будет предложен обезумевшим от горя родителям.

* * *

Произведения искусства порождают реакции, которые на первый взгляд никак не связаны с ними. Беспомощность, горе и скорбь могут существовать параллельно с агрессией, враждебностью, злобой или даже с безмятежным спокойствием и утешением. Чем более совершенна и искусна работа, тем более насыщенные и длительные реакции она пробуждает.

* * *

Глубоко-глубоко в грязной могиле королева и мать почувствовала слезы своей пропавшей дочери.

Все пройдет.

Превратившись в горлицу, она поднялась из могильной тьмы и опустилась на ореховое дерево.

Все переменится.

С самой верхней ветки горлица пела свою бесконечную песню.

Все принадлежит той, которая ищет истину.

— А в чем истина? — крикнула ослепленная великолепием дочь, подняв голову вверх.

Все пройдет, все переменится, все твое.

Так пела горлица.

* * *

Недавно в личной беседе с директором я объявила о своем желании по окончании семестра уволиться и переехать в другой штат.

Директор у нас — добродушный, ограниченный человек, все еще преданный, можно даже сказать, верно преданный ценностям, которые он впитал из популярной музыки конца шестидесятых. Ему редко удавалось скрыть неловкость при моем появлении. Кроме того, он прекрасно знает, с каким уважением ко мне относятся в детском саду. К тому же он видел, как мои бывшие воспитанники, теперь ученики средней школы, приходят ко мне в группу и рассказывают трепещущим детишкам, что миссис Эш наставила их на путь истинный, что благодаря урокам миссис Эш они успешно учатся в школе и продолжат в том же духе в колледже.

Не в состоянии сдержать борьбу эмоций, вызванную моим заявлением, директор уверил меня, что сегодня же вечером напишет рекомендательное письмо, с ним я получу работу в любом детском саду, частном или государственном, по моему желанию.

Поблагодарив, я промолвила: «Я не могу требовать от вас такой доброты, но и не откажусь от нее».

Директор откинулся назад в кресле и посмотрел на меня сквозь бабушкины очки — внимательно, но нельзя сказать, что недобро. Его правая рука взлетела, как горлица, чтобы погладить седеющую бороду, но остановилась на полпути и вернулась на колено. Затем он положил обе руки на стол, перекрестил пальцы, все еще глядя на меня вопросительно.

— С вами все в порядке? — спросил он.

— Давайте определимся с терминами, — проговорила я. — Если вы хотите знать, в добром ли я здравии, физически и умственно, удовлетворена ли своей работой, я скажу: «Да, со мной все в порядке».

— Вы прекрасно поработали, и ваша помощь была неоценима, особенно когда пропала Тори, — сказал он. — Но я не могу не спросить, повлияло ли это как-то на ваше решение?

— Мои решения приходят сами по себе, — ответила я. — Все пройдет, все переменится. Я достаточно спокойный человек.

Директор пообещал принести рекомендательное письмо завтра в первой половине дня и, как я и думала, сдержал слово. Несмотря на мои серьезные замечания по поводу его методов работы, отношения к детям и идеологии — несмотря на мою полную уверенность в том, что на следующий год его без лишних церемоний выгонят с работы, — не могу не пожелать бедолаге всего самого лучшего.

Романтично, не так ли?

«Isn't It Romantic?»

N направил взятый напрокат «пежо» через проем в стене и припарковал машину у входа в трактир. Слева от него за старыми дверями темноволосая девушка в ярко-голубом платье подняла с пола мешок муки. Она втащила его на прилавок перед собой и разорвала. Когда N вышел из машины, девушка бросила на него вялый, безразличный взгляд и, зачерпнув из мешка полную горсть муки, высыпала ее на разделочную доску. Высоко в холодном сером небе медленно плыли густые облака. К югу кучевые облака цеплялись за ветки деревьев и льнули к склонам гор.

N достал из багажника свою сумку на колесиках и рюкзак для книг, хлопнул дверью и заглянул в дом через кухонную дверь.

Девушка в голубом платье подняла большой нож и с силой опустила его на ощипанного цыпленка без головы.

N вытащил ручку сумки и покатил ее к стеклянной входной двери.

Он прошел под аркой и оказался в узком неосвещенном холле. Напротив дальней стены стоял длинный стол, заваленный брошюрами. С другой стороны широкие двери открывались в столовую с четырьмя рядами столов. Столы были составлены вместе и накрыты к обеду скатертями в красную клетку. Почерневший от копоти камин с двумя металлическими решетками занимал заднюю стену столовой. С левой стороны через дверь с верхней панелью из цветного стекла в холл проникали мужские голоса.

N прошел через столовую к маленькому неопрятному кабинету, где располагались конторка, стол, заваленный регистрационными книгами и ворохом бумаг, и вытертый стул. Часы рядом с рекламным плакатом какого-то сыра показывали пять тридцать, его ждали еще сорок пять минут назад.

— Bonjour. Monsieur? Madame?

Никто не ответил. N направился к лестнице слева от кабинета. Четыре ступеньки вниз, коридор вел мимо двух дверей с круглыми окошками на уровне глаз, они были похожи на двери закусочных вагона-ресторана из его далекой молодости. Напротив находились двери с номерами 101, 102, 103. Более широкая часть лестницы вела вверх, к пролету, а потом выше, на следующий этаж.

— Bonjour.

Его голос на лестнице отдавался эхом. N уловил мимолетный, но отчетливый запах старого пота и немытой плоти.

Оставив сумку у конторки, он притащил рюкзак к дверям столовой. Кто-то резко выкрикнул позади него какую-то фразу, другие засмеялись. N прошел вдоль столов и добрался до двери с панелью из цветного стекла. Он дважды постучал, затем толкнул ее.