Читать книгу "Большой куш - Владимир Лорченков"

До вечера я сижу на стульчике Снуппи-Дога и, покачивая башкой Енота, принимаю на руки мальцов. Затекает все, особенно ноги. Единственное, что спасает, – маленькая бутылочка джина, которую я спрятал в костюме и изредка прикладываюсь к ней, делая вид, будто что-то поправляю. Ни дать ни взять Плохой Санта. Наверное, думаю я, было бы недурно открыть бойцовский клуб сотрудников детского парка. Драться до полусмерти по вечерам за парком, сыпать толченое стекло в сладкую вату и сбрасывать назойливых мамаш с самой высокой точки чертова колеса.

– Енот, ты такой хороший, я так люблю тебя! – верещит малец и прижимается ко мне всем телом.

– Я тоже люблю тебя, малыш, – бубню я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более сказочно.

– Ты такой хороший! – замирает он.

– Ты тоже хороший, – заверяю его я и помахиваю правой рукой папаше, чтобы тот скорее отошел и сделал наконец снимок: давай, давай, чтоб тебя.

– Я люблю тебя, – сжимает он меня. Ох, бедное ты мое горло, сегодня все так и норовят тебя придавить, придушить.

– Я люблю тебя, – хрипло отвечаю я и мечтаю о глотке воды.

– Вот тебе моя сладкая вата! – говорит малыш.

Я глажу малыша по голове. Нет, с бойцовским клубом не пройдет, конечно. Я не испытываю ненависти или раздражения к детям. Они славные. Правда, мне-то от этого не легче. Никому не легче. Я снимаю мальца с правой ноги и пересаживаю на левую. Наверняка на правой ляжке уже большое красное пятно. Всю ногу отсидели, блин! Ено-о-от, зовут меня откуда-то спереди, и я покорно вытягиваю туда свой огромный носище. Улыбайтесь! Улыбайся, малыш! Сейчас нас снимут! Ну, то есть сфотографируют. Ну, то есть можно сказать и снимут, потому что рановато тебе знать еще одно значение слова «снимут».

Щелк! Снято!

3

Вздохнув, я перечитываю главу в словаре. В огороде бузина, во поле репка? Или как там оно? А, в любом случае я облажался.

«Буз, Самбук, Sambucus Nigra, – медленно перечитываю я латинское название. – В медицине употребляются сушеные цветы бузины черной, в виде чая, как потогонное средство. Бузина вонючая, или яловая (Sambucus Ebulus), – народное слабительное средство».

Слабительное! – подчеркиваю я.

Народное слабительное! – поднимаю я палец.

«Бузина красная, пищальник, цевочник, червона (Sambucus Racemosa). Свежие листья бузины красной употребляются для окраски ликеров в зеленый цвет», – продолжаю я читать.

«Судя по реакции Снуппи, – констатирую я, – он употребил в пищу именно Буз или Самбук или Самбукус нигра…»

Мне часто приходило в голову, что я мог бы писать книги. Правда, на это у меня нет усидчивости и терпения. Вот языком потрепать – это да, часто говорит моя мать, поджав губы. Я с ней не спорю. Я вообще не спорю. Крошка Енот никогда не спорит. Он просто поет свои веселые – весенние, подчеркивает директор – песенки и радует деток. Топ-хлоп, припрыжка. Я устало потягиваюсь – из-за тяжелого костюма у всех сотрудников аттракционов побаливают плечи, но молока нам за это, конечно, не положено, и подхожу к окну. Мой дом расположен совсем рядом с парком. Так что «Чертово колесо», «Ромашка» и другие прелести нашего парка преследуют меня и днем, и ночью.

«От улыбки станет всем светлей…» – начинаю напевать я. Песню эту я ненавижу, но она крутится у меня в голове, крутится и крутится, крутится постоянно.

«И слону, и даже маленькой улитке», – пою я, глядя, как на колесе зажигаются фонари, а это значит, что пробило семь часов и до закрытия парка осталось всего ничего, каких-то три часа, но это-то и есть самый тяжелый период, именно эти три часа самое депрессивное, тревожное, тяжелое и мрачное время, не для детей, конечно, о, нет. «…И тогда наверняка…» – как-то раз в эти самые тяжелые три часа повесился сторож аттракциона «Механическое чудовище», ну, большая такая машина, внутри которой садится клиент, да, мы даже самых маленьких посетителей зовем клиентами, и трясется, и трясется, так вот, сторож повесился прямо на ручке механизма, правда, его сняли, сняли, конечно. Снимал его Снуппи-Дог. И Снуппи говорит, что сторож, идиот этакий, трясся на ручке этого автомата с выпученными глазами и шаркал ногами по полу, потому что, как только петля оторвала его от пола, бедняга, о ужас! понял, что передумал. «…Вдруг проснутся облака», – я стою у окна и распахиваю его, и сладкий запах лета и Долины Роз, именно так называется наш парк, окутывает меня, как сахарное облако пчелу, случайно залетевшую в аппарат для производства сахарной ваты, я раздуваю ноздри и улыбаюсь, жмурясь. «…И слону, и даже…» – я гляжу вниз, я гляжу на парк, я гляжу в окно, вспоминаю о литровой бутылке пива в холодильнике, о том, что у меня завтра выходной, и думаю о том, что, пусть моя жизнь не сложилась вообще, в некоторых моментах она бывает очень даже ничего. «…И кузнечик запиликает на скрипке…»

Мать уехала на пару дней в командировку. Это недурно, учитывая, что за поездки ей платят суточные. Нет, я не живу на ее содержании, как вы могли бы подумать, но то, что у нее появляется больше денег, избавляет меня от необходимости отстегивать на содержание дома. К тому же я остался один. И целых три дня не буду слышать: «Прекрати мечтать и начни хоть что-то делать».

Так вот, я помечтаю. Самое время поваляться в ванной час-другой, а потом лечь в постель и помечтать о девчонке, которая устроилась у нас в Белоснежки. Сколько ей лет, интересно? Шестнадцать или все-таки семнадцать? М-м-м-м, как нежно и уверенно я бы задрал ее роскошную синюю юбку из бархата, как властно и мягко взял бы, держа за длинные черные воло…

Я беру себя за причинное место и иду в ванную, пировать. На прощание гляжу в почти темный уже парк. Колесо поворачивается вполоборота и застывает.

4

Крошка Енот живет на тридцать восьмой улице. Ну, то есть я живу на 38-й улице. Конечно, она называется вовсе не так. Точный адрес – улица Зелинского, 38, квартира 89. Но мне больше нравится название – 38-я улица. Совсем как в Нью-Йорке, хотя я там никогда не был. Я вообще часто мечтаю и в мечтах переиначил всю карту нашего города. Еще мне нравится говорить о себе как о постороннем. Да я и есть посторонний.

Всем, даже себе.

Например, чтобы дойти от моей улицы до проспекта Мира, надо всего лишь подняться вверх на один квартал. Я же все переиначил. Вот вы пойдете по 38-й улице вправо (это если стоять лицом к дому). Выйдете на 101-ю авеню… На самом деле это Дечебал, 101, но я больше не буду говорить настоящих названий, так неинтересно. В начале авеню – совсем у дороги – есть небольшое кафе. У его ограды растут ивы, и летом пыль покрывает листву. Поднимаясь по авеню, вы прошествуете мимо строящегося вот уже десять лет дома, рядом с которым выставлен щит с таблицами цен на квартиры. Телефоны на таблицах наполовину стерлись. Фундамент второго дома зарос бурьяном, там живут бродячие собаки, а в металлоконструкциях над ним – бомжи. Летом они даже разбивают некое подобие палатки из собранных полиэтиленовых пакетов. Я люблю думать, что это Гарлем, и часто представляю себе, как у палаток танцуют негры в золоте и белых шубах, а я, отважный полицейский, захожу туда и ничегошеньки не боюсь.