Читать книгу "Там, где трава зеленее - Наталия Терентьева"

Иногда обходится без «гм» и без «мамы». Мама, то есть я, стоит рядом и улыбается от радости быть Вариной мамой и вообще… рядом с Александром Виноградовым, забывающим ее представить хоть как-то.

Надо быть честной. Александр Виноградов называет меня порой «my wife» — обращаясь к иностранным официантам, не знающим ни одного языка. А у «my wife» в это время каждый раз сладостно замирает сердце, и она, эта ничья вайф, опускает глаза, чтобы ненароком они не задали лишнего вопроса, припирающего свободного человека к стенке.

— Так это он, ваш… муж хочет мальчика? — спросила меня Анна Васильна.

— Ну да…

— Скажите ему, или сами просто имейте в виду, что для этого надо иметь хотя бы один мужской ген — это раз. И как минимум, один живой сперматозоид — это два.

— Спасибо, — улыбнулась я.

Анна Васильна, похоже, увидела мое растерзанное состояние и решила меня подбодрить.

— С другим попробуйте, — тоже улыбнулась Анна Васильна.

Всю дорогу домой я пыталась представить себе этого другого, но дальше темных глаз Александра Виноградова, которые превращаются у «другого» в… допустим… светлые… я ничего не придумала.

Через год наших попыток Александр Виноградов стал делать кислое лицо, когда я пыталась заговорить о том, что «вообще-то мы опять пропустили те самые четыре дня…».

— Почему-то все беременеют просто так, залетают! А у тебя какие-то дни…

— Ну потому что…

Я пыталась, и очень глупо делала, терпеливо объяснить мужчине биологию зачатия:

— Потому что сперматозоиды живут всего два дня… И яйцеклетка, готовая к оплодотворению, держится в таком состоянии тоже всего два дня…

— Ой, — сморщился Александр Виноградов, — как бы мне не стать импотентом от таких разговоров.

И наконец, настал день, когда после благополучно проведенного интимного мероприятия удовлетворенный Александр Виноградов вдруг сказал:

— Я сейчас деньги получу — наличку… Которые мне никак не отдавали — помнишь, еще в прошлом году брали друзья эти, из Питера… Вот, можешь взять сколько надо и журнал свой открывать. Ты же все хотела…

— Как журнал… А ребенок?

— Какой из них? — Александр Виноградов смотрел на меня со своей самой страшной улыбкой.

— Тот, которого мы хотели родить… Я ведь ходила трубы продувать…

— Ты же сказала, что в этот раз не очень больно было.

— Не очень. И у меня оказались проходимые трубы. И наладился гормональный фон…

— Ну и славно. В конце концов, журнал не помешает тебе рожать…

— Как не помешает?! Если я займусь журналом… это же исключено!..

— Ну исключено так исключено, — снова улыбнулся Александр Виноградов.

— Саша… Ты что, не хочешь больше ребенка?

Я прекрасно понимаю, что это изначально проигрышная позиция по отношению к мужчине, количество мужских генов которого вызывает сомнение даже у районного гинеколога.

Александр Виноградов тяжело вздохнул:

— Хочу. Двоих, троих, четверых…

— Всех — от одной женщины? От меня, да?

— М-м-м… не припирай меня к стенке, Воскобойникова.

* * *

— Лен! Воскобойникова! К Харитонычу! Вера Петровна просила тебя найти!

Люда могла бы орать и потише. Хотя она часто служит рупором у секретарши Харитоныча, важной советской секретарши Веры Петровны, давно уже привыкшей суетливые функции перекладывать на всех желающих, в основном новеньких. Людин громовой голос с украинской грудной волной, рождающейся в недрах колоссального бюста, слышен был до первого этажа. Что меня искать — я сижу за своим столом и пишу слово за словом, скучно и правильно. Слова по порядку, минимум вводных слов, нейтральный тон, в предложении не более девяти слов. Образцовый стиль.

Я дописала строчку и спокойно отправилась к Харитонычу. За несколько лет работы в ТАССе Харитоныч ругал меня, кажется, один раз. Когда я с недолеченной простудой вышла на работу. Харитоныч — однокурсник и друг моего отца. Но главное, он — тот самый блат, по которому я попала на работу в ТАСС. С первого дня он меня опекал больше, чем надо, хвалил, определял мне самые интересные темы и хорошие премии к праздникам. Я с легким сердцем вошла к нему в кабинет.

— Добрый день, Николай Харитоныч!

— Присаживайся, Воскобойникова!

Я внимательно взглянула на него и осталась стоять.

— Я слушаю вас.

— Да нет, это я вас слушаю! Воскобойникова!.. — Он крякнул, прокашлялся, поерзал и сказал другим тоном: — Ладно, садись поближе. И скажи мне, старому дураку, что такое «русский размер»? Это что — очень большой размер? Или какой-то не такой, как у всех?

— Это… — Я поняла, наконец, причину ярости Харитоныча. Статья про Женю Локтева. В мужском журнале.

— Не надо! Ничего не говори! Это — порнографический журнал! Где печатаются мои журналисты и гордо подписываются «собкор ТАСС». Надо же — собкор ТАССа и порножурнальчика одновременно!!!

— Николай Харитоныч…

— Не надо! Не надо! Мне уже позвонили, сказали!.. Я понимаю, если бы кто-то еще… Но — ты? Я что, для этого тебя столько лет тащил? Чтобы ты позорила, поганила, можно сказать…

Мне вдруг стало душно. Душно и плохо. И ничего больше не надо.

— Я пойду, Николай Харитоныч.

— Куда это ты пойдешь? Ты пойдешь тогда, когда я тебя… Да ты что же, решила, что тебе все можно?..

Мне показалось — что-то горячее разлилось у меня на одном виске, плавно перетекло на лоб и стало опускаться на другой висок, больно давя при этом на глаза.

— Я, наверно, вообще пойду.

— Ой, смотрите-ка!.. Думаешь, держать стану? Да иди ты, ради бога! Иди! На постоянную работу в «Русский размер», что ли?

— Я вообще работать не хочу больше. Я замуж выхожу.

— Здрасте, нате… Ты… ты подожди, Лена!.. Ну ладно, погорячились… при чем тут замуж? Выходи, ради бога… А за кого ты выходишь?

Я знала, что нельзя так уходить. Но ушла, потому что мне стало совсем плохо и нечем дышать. Я подумала, что надо, наверно, пойти сдать кровь или сделать какой-то анализ головы, что ли… Томографию, или как это называется… Потому что мне уже второй раз так плохо становится в душном помещении. Раз я точно не беременная — вся пачка тампаксов пошла впрок, как обычно, — то, значит, я чем-то больна.

— Саша, я уволилась с работы, — сообщила я вечером по телефону Александру Виноградову, с которым, как обычно, мы встречались по вдохновению — в основном по его, разумеется. То два раза в неделю, то уезжали на выходные на дачу, то жили по три дня у него в Митине. Сейчас он, видимо, только пришел домой — к себе, открыл бутылку ледяного пива, разодрал пакетик с сушеными кальмарами, похожими на вонючие соленые тряпочки, открыл рот… А тут — я.