Читать книгу "Дот - Игорь Акимов"

В машине было трое: кроме майора Ортнера — его денщик ефрейтор Харти (разумеется, Хартмут имел и фамилию, но так случилось, что при знакомстве майор пропустил ее мимо ушей, а потом не было случая, чтобы она понадобилась) и шофер. Шоферил пожилой силезец. Он был призван после аннексии, а к майору Ортнеру попал в конце прошлой недели. Ему нравилась машина; еще больше нравилась служба при офицере для особых поручений, который в тот момент выполнял интендантскую функцию. Это был всего лишь эпизод в деятельности майора Ортнера, однако силезец пока был не в курсе; он-то полагал, что попал как кот к тарелке со сметаной, и размечтался добывать — и посылать семье — кое-что из дефицита, на котором якобы сидел хозяин. Харти не спешил его разочаровывать. Майор Ортнер, который уже знал о новом назначении, тоже поддержал игру. Не из злорадства, помилуй Бог; любопытство — не более того. Нельзя сказать, что майор был психологом, но ему было интересно наблюдать людей в экстремальной ситуации. И наблюдение за реакцией шофера, когда тот узнал, что им предстоит фронт (за двое суток он так и не смог утешиться, поскольку пока не был способен производить идеи), скрасили скуку долгих переездов. Шофер не смирился и не смирится, понял майор. Обо мне он судит по себе, моя предыдущая служба доминирует в его сознании. Забавно, что возле меня то и дело появляются пройдохи. Правда, ему далеко до Харти, а набирать обороты уже поздновато: возраст не тот, ум закоснел в стереотипах, а жадность — слишком слабое динамо, чтобы обеспечить поступки. Напротив, жадность удерживает от них. Ну что ж, это удобно: это позволит мне не только командовать, но и манипулировать им. А кпд манипулирования куда выше, чем кпд дисциплины.

Всего два дня назад они выехали из Вены. Всего два дня — а в сознании майора Ортнера Вена осталась так далеко!.. Она осталась в какой-то прошлой жизни, и каждая новая минута отдаляла, отделяла майора от той жизни; ее живая целостность распадалась, теряла очертания, а в памяти — если обернешься — всплывали только отдельные моменты, отдельные детали. Но зато какие очаровательные детали!

На взгляд со стороны это была перемена судьбы. Еще бы! — после необременительной, наполненной приятностями жизни в самом милом городе Европы попасть на фронт, причем не куда-нибудь — в Россию… Но майор смотрел на это иначе. Во-первых (и сейчас, отдаляясь, это становилось все очевидней), в Вене он скучал. Причина этого была в энергии майора Ортнера. Энергии не выдающейся и не настолько яркой, чтоб она сразу бросалась в глаза, выделяла майора. Нет, его энергия была для внутреннего пользования, для души. Как у всех гармоничных людей. Или — если говорить попросту — у людей с творческим потенциалом. Будь майор Ортнер менее энергичным человеком, жизнь в Вене пришлась бы ему как раз впору, но у него была хорошая наследственность. Энергия требовала действия и результатов, а Вена могла предложить только растительную жизнь. Но что еще важнее (это во-вторых), перемена Вены на Россию была не делом случая, тем более — не неудачей. Это было частью плана, реализацией плана. План продумал не майор, а его дядя по матери, корпусный генерал; но майор полагал план разумным, и был готов пойти на временные трудности и даже риски. Впрочем, думать о смерти, когда едешь на войну, глупо и даже опасно: мысль лепит ситуацию. Иначе говоря — стремится материализоваться. Это майор усвоил еще на философских семинарах в университете. Тоже было неплохое времечко…

Надеюсь, уже понятно, что майор Иоахим Ортнер был из достойной немецкой семьи. В другое время, скажем, в конце прошлого века, в императорской Германии, можно было бы порассуждать, насколько эта семья была близка к высшим кругам. Но в нынешней, народной Германии, критерии стали иными, титул перестал быть козырем, а иногда мог и навредить, если ты оказывался в зависимости (а тем паче — в подчинении) у парвеню. Поэтому, не вдаваясь в детали, повторим прежнее определение: это была достойная немецкая семья.

Так сложилось, что мужчины в этой семье по обеим линиям — и материнской, и отцовской — выбирали воинское поприще. Многие из них сделали отличную карьеру, иным досталась и слава. Так великий воитель (и не менее выдающийся военный мыслитель) Мольтке был двоюродным прадедом майора Ортнера. Маленький Иоахим помнил всех своих доблестных предков поименно, что и не удивительно: копия генеалогического древа (оригинал отец хранил в банковском сейфе) была у него всегда перед глазами, — в темной раме из силезского дуба, исполненная изрядным каллиграфом. Идея проста, как выстрел: мальчик должен знать своих предков; их путь ему прокладывать дальше. Даже сейчас майор мог бы назвать не менее четырех предшествующих поколений.

Едва эта мысль возникла, как майор тут же усомнился: а не хвалюсь ли? Рисковал он не многим; подумаешь, ну, не вспомню; но оказалось, что и вспоминать-то не надо. Имена возникли в памяти сами собой, но не в звуке, а в графике, — в четкой готической графике его детства. Прав был отец. Мудрый был человек.

Вот как раз его отцу — редкий случай в их семействе — со службой не повезло. В феврале 16-го года, в Вогезах, переправляясь со своей ротой ночью на плотах через озеро, лейтенант Ортнер был обнаружен и обстрелян французской батареей. Уцелел лишь один плот, ну и те, кто смогли на нем уместиться. В их числе и лейтенант Ортнер. Но десятиминутное пребывание в ледяной воде (да и потом, пока обратно добирались, он ведь не в пуховике отогревался — стыл в своей насквозь промокшей форме, отвердевающей льдом на ночном ветру) сломало замечательный план его жизни. От переохлаждения у него испортилась кровь. Очевидно, безнадежно пострадала печень, потому что все усилия врачей были бесплодны. Лейтенант потерял больше двадцати килограммов веса; мышцы, которые каждый день — в любой фронтовой обстановке! — он формировал и укреплял по системе Мюллера, фактически исчезли; но самое ужасное — все его тело страдало от чирьев. И когда на этом фоне на левой голени возник прогрессирующий абсцесс, — врачи его просто не распознали. Когда спохватились — лечить было поздно. И лейтенанту отхватили ногу до колена.

Надо отдать ему должное — он не сдался. Освоил протез. Вернуться в строй он не рассчитывал, но ведь армия — это не только строй. Самое большое чудо (чудо — это к слову; если же называть своим именем: связи) — даже в годы депрессии он удержался в армии. Дослужился до полковника. Последние два года жизни он преподавал и набрасывал заметки для будущей книги, которую намеревался назвать «Мысль побеждает». Видать, был отравлен не только холодом, но и литературными лаврами великого предка.

После смерти отца Иоахим Ортнер просмотрел его заметки. Ничего особенного. Ремейк Мольтке и «Сунь-цзы». Но не компиляция. Отец входил в мир старых идей, как в неведомое пространство. Он удивлялся, восхищался, искал (не осознавая) поэтическое выражение закоснелых формул. Как при этом он был свободен!.. Если вблизи своей смерти человек становится самим собой, — размышлял Иоахим Ортнер, — значит, на самом деле его отец всю жизнь был поэтом, и мужество, с которым он шел по жизни, было мужеством самосохранения, мужеством сохранения своей души, которую он не открыл никому, даже мне…

Если бы Иоахим Ортнер умел плакать — он бы заплакал. Но плакать он не умел.

Сколько он помнил своего отца — это был небольшой, даже щуплый человек. Но держался он с таким спокойным достоинством, что уже через минуту его щуплость переставали замечать. Тогда же, после смерти отца, перебирая бумаги в его столе, Иоахим Ортнер обнаружил фотографию статного атлета в спортивном трико довоенной моды. Знакомые черты лица. Знакомые усы а ля император. Сперва Иоахим решил, что это один из его многочисленных дядьев, потом вдруг понял… Все мысли стерлись, остались только чувства. Наконец волна схлынула, и первое, что он подумал: вот кого любила моя мать. И затем: но она с ним осталась и после всего, что с ним произошло. Почему же отец никогда не показал мне, каким он был прежде?..