Читать книгу "Папа из пробирки - Дидье ван Ковелер"

Я никогда не представлял себя стариком. Ген самоубийства, быть может. Или скорее нежелание пережить такой же упадок, как отец, когда над ним, состарившимся, смогли взять верх жалкие людишки. Да, стариком я никогда себя не видел, но и молодым, в сущности, не был. Мальчишкой, да, а потом — дикарем, подранком, охотником и, наконец, игроком. И всегда — одиноким. В этом источник моего обаяния — с тех пор как у меня завелись деньги. Я никогда не строю иллюзий. Я ими торгую. Удивительно, как до сих пор ни одна женщина не попыталась родить от меня ребенка. Я, должно быть, излучаю такую неприязнь к домишку и детишкам, что им в голову не приходит заарканить меня таким образом. Что со мной сегодня? Не уныние, не тоска, не опустошенность — какое-то тягостное послевкусие. Вкус того, что останется после меня. Я опускаю спинку сиденья, закидываю ноги на руль.

Пошел дождь. Капли на ветровом стекле: это плачут фонари. Прямо поэт, да и только. Мне хочется сейчас говорить Коринне глупые, нежные слова, которые стали бы нашими секретами, условными сигналами, ритуалами. Вместо рагу из телятины. Но я говорю мало. Я так часто лгу, что молчание — мое лучшее убежище. И ничего другого я не хочу. Такая жизнь мне подходит: это в каком-то смысле призвание, внутренняя потребность, которую я никогда не ставил под сомнение. Думаю, две из шести моих теперешних женщин со мной счастливы. Одна меня любит, вторая до нашей встречи была девственницей. Как обычно, я хочу оставить по себе прекрасные воспоминания и потому уйду от них в тот момент, когда их чувство ко мне не будет ничем омрачено. Мне ведь не нужна их любовь, мне нужно жить для них, радовать их. Не надеясь что-то получить взамен, просто так. Но именно это удерживает меня на земле.

Вытряхиваю пепельницу за окно и снова вытягиваюсь на откинутом сиденье. Я больше не пытаюсь вспомнить твой код, Коринна. Я проведу ночь перед твоим подъездом, а потом позавтракаю холодной телятиной. Меня уже одолевает сон, когда дверь вдруг открывается. Цифры я запоминаю плохо, зато у меня хорошая память на предметы. Я узнаю зеленый зонтик, который не задерживаясь проплывает мимо. Спасибо, Коринна. Спасибо, что не постучала в окно знакомого тебе «Бентли», в котором ты попросила меня заняться с тобой любовью не далее как в прошлый четверг. Я отказался: не надо смешивать разные вещи. Женщина — это женщина, а машина — это мой отец.

У тебя черные глаза, Коринна, теперь я вспомнил. Мне будет недоставать твоей гримаски наказанной девочки, твоих выпяченных губок, твоих грудей в вырезе боди, когда ты сидишь на мне верхом. Ты оставляешь меня наедине с самим собой, с моей нелепой системой ценностей, а именно этого я и хочу. Расставание всегда сулит больше неожиданного, чем встреча. Потому что в этот момент видишь человека без прикрас, а не очередное новое лицо, нарумяненное твоим желанием. Ты мне нравилась, Коринна, прощай. Завтра у меня будет ломить тело, а в сердце останется нежность: она не исчезнет и тогда, когда ты меня забудешь.

В два часа к кому-то из жильцов приехала «Скорая помощь» — пришлось уступить место. Где скоротать остаток ночи? У меня есть ключи от нескольких квартир, но живущие там женщины уже спят. Я не люблю знакомиться в барах, не люблю спать и не люблю будить людей. Остается мой офис.

Останавливаю «Бентли» посреди Елисейских Полей, на центральной полосе, предназначенной для такси. Двузначный номер защитит меня от эвакуатора. Пересекаю проспект, встречая на своем пути запоздалых гуляк, легавых в штатском и мятые упаковки из «Макдоналдса». Одно из моих убежищ, откуда я раскидываю сети, находится здесь, в старом здании торговой галереи, пропахшем лакрицей и типографской краской. Высокие потолки, опущенные жалюзи магазинов, дежурный свет, унылые плиточные полы в холле, правый лифт в конце коридора, пятый этаж, по коридору налево.

Элизабет предоставила мне офис, телефон и картотеку в своем рекрутинговом агентстве, через которое проходят лучшие топ-менеджеры. Анализируя движение кадров, спрос на рынке труда и характеристики соискателей, я делаю выводы о состоянии предприятий. Заодно, прислушиваясь к злобным откровениям уволенных, собираю ценную информацию о слабостях того или иного патрона или его тайной стратегии, — потом этими сведениями, при моем посредстве, смогут воспользоваться его конкуренты. Когда-нибудь, если доживу до старости, я женюсь на Элизабет. Мы составляем хороший тандем в бизнесе и недурную пару в постели, мы очень похожи и слегка друг другу надоели, что иной раз помогает нам обоим ладить с совестью.

В пустых кабинетах поскрипывают покрытые ковролином полы. Я прижимаюсь лбом к оконному стеклу. По размытому массивному силуэту серокрылого «Бентли» пробегают отсветы мелькающих фар. Сверху он похож на уснувшего циркового слона. Шпана, косящая под легавых, и легавые, выдающие себя за шпану, ошиваются вокруг, хотя и не заглядывают внутрь, привлеченные исключительно его экзотическим обликом.

Усаживаюсь за мраморный стол, заваленный папками и магнитофонными кассетами. Отчеты, резюме, тесты, опросные листы, заключения психоаналитиков — подробные сведения о кандидатах на ключевые посты, прошедших через горнило испытаний. Мне нравится здесь. Машины, проезжающие по Елисейским Полям, превращают кабинет в аквариум, подсвеченный фарами. Достаю досье «Эр Интер», мягкое, приятное на ощупь, я на нем иногда сплю.

Пристроив голову на планах по работе с клиентурой, которые никогда не воплотятся в жизнь, прослушиваю автоответчик. Некий директор аэрокосмической фирмы хочет заказать мне аудит сворачиваемого проекта баллистической ракеты. Беатриса меня целует. Не помню, кто это. Помощник находящегося под следствием брокера хотел бы продать мне информацию. Морис Кран-Дарси просит моей помощи.

Надо же. Десять лет не виделись. Как он раздобыл этот номер? Мои клиенты из мира политики его не знают, эту линию я отвел промышленникам. Для политиков я — Франсуа Фонсине, консультант по финансированию выборной кампании моего брата; его телефоны стоят на прослушке, но он носит другую фамилию. Еще раз прокручиваю сообщение. Морис Геран-Дарси. Бывший заместитель министра, ныне забытый, на протяжении сорока лет мэр-депутат от какого-то медвежьего угла из департамента Крёз, он вздумал осчастливить двадцать тысяч душ своего муниципалитета ультрасовременным медицинским центром. Все расхватали синекуры, результат превзошел самые мрачные прогнозы его противников, и вот теперь он приглашает меня на чашку чая в свой офис в Национальном собрании.

Я бужу его в три часа ночи. Ничего страшного, он действительно рад; не так давно вернулся с вечернего заседания, где отбыл положенные восемь часов. Утверждаем бюджет, сами понимаете. Затянув пояс на халате, он готовит завтрак, а между тем продолжает скорбное повествование, начатое на автоответчике. Жалуется на судьбу, мечется по тесной комнате отдыха, натыкается на стул, рассеянно застывает с заварочным чайником в руках. Странно видеть этого старика, сервирующего игрушечный завтрак на восьми квадратных метрах, между раскладным диваном, школьным письменным столом и тумбочкой с электроплиткой и коробкой печенья. От журчания его речи клонит в сон. Все-таки мне было бы лучше в постели Элизабет, Коринны или Армель. Франсуа, мальчик мой, как летит время, я слышал, вы стали отличным профессионалом, теперь вы настоящий мужчина. Он держал меня на коленях, когда я только из пеленок вышел. Сосед отца по скамье Национального собрания. Очень хорошо отзывался о нем — в день похорон. Прекрасная была речь. Горько сознавать, трудно сдержаться, ушаты грязи, мы все в ответе и т. п. Поздновато, конечно, но речь была прекрасная. Впрочем, какая разница? Так и быть, отправлюсь с проверкой в его больницу: любопытно все же, что представляют собой халтурщики в незнакомой для меня области. Я вернусь оттуда, узнав, что мои легкие прокоптились, желчный пузырь зашлакован и одна из почек отказала. Но и мой отчет не будет утешительным. Что ж, я ведь и вправду не знал, где скоротать эту ночь.