Читать книгу "Айза - Альберто Васкес-Фигероа"

Повинуясь влечению, сопротивляться которому не было никакой возможности, он с трудом поднялся и вновь прильнул глазом к отверстию.

Лежа на кровати, как раз напротив, Айза была поглощена чтением, и толстяк смог в свое удовольствие рассмотреть ее крепкие слегка раздвинутые ноги, гладкие бедра и легкую выпуклость темного мыска, едва прикрытого крохотными белыми трусиками. Он представил себе, как погружает лицо в ее промежность и целует, ища языком нежный и сладкий вход в розовую пещеру, которую наверняка до сих пор никто не исследовал, — и рот его наполнился влагой, густая слюна потекла вниз и застряла в седой бороде.

Он с удивлением обнаружил, что впервые в жизни за короткое время достиг второй эрекции, и прямо-таки прилип к отверстию, возбужденно щупая себя, пока в соседнюю комнату не вошла Аурелия Пердомо и не села в ногах Айзы, лишив его возможности пожирать девушку глазами.

Ночью, лежа в кровати в своей вонючей каморке, по которой свободно бегали тараканы и клопы, Однорукий Монагас в течение нескольких часов не мог заснуть, вспоминая чудесное видение прошедшего дня.

~~~

Воскресенья были особенно замечательными днями в жизни Айзы, не только потому, что братья отдыхали от тяжелой погрузки и разгрузки кирпичей, но еще и потому, что это была единственная возможность выйти из заточения и немного подышать свежим воздухом.

Рано утром, еще до того, как шпана и шайки карманников высыпали на улицы, девушка с братьями и матерью покидали пределы района и углублялись в другой Каракас — зону фешенебельных микрорайонов, Восточного парка — или даже отправлялись в густой лиственный лес у подножия Авилы и дальше, за Сан-Бернардино[9].

Это были долгие прогулки вчетвером: они наслаждались обществом друг друга и природой, потому что Каракас, по их мнению, был замечательно расположенным и очень красивым городом, хотя и казалось, что люди одержимы неистовым желанием его разрушить.

Было такое место у подножия Авилы, где высокий водопад с шумом обрушивался вниз среди крон величественных сейб[10]и каоб, которые давали тень бравшей там начало речушке. Айзе нравилось приходить туда первой, чтобы в одиночку насладиться неописуемым душем ледяной воды, которая словно освобождала ее от пота, вони и напряжения, накопившегося за столько дней заточения в грязной каморке.

Затем, уже чистая, она растягивалась на траве где-нибудь в укромном уголке, чтобы насладиться обильным завтраком, который приносила Аурелия: типичные креольские лепешки, начиненные сыром вперемешку с канарским гофио[11], обнаруженным ими в одной лавчонке, которой заправлял выходец с Ла-Пальмы. В это время они строили планы, как наконец-то получат документы и смогут подыскать себе пристанище в другом районе города, где Айза будет избавлена от необходимости влачить существование добровольной затворницы.

— Если бы вы позволили мне работать, дело бы пошло быстрее! — настаивала она. — Я чувствую себя совсем никчемной!

Однако Себастьян, который по праву старшего сына без споров стал главой семьи, был категорически против, и его поддерживали мать и брат:

— Нет, пока мы не переедем и не узнаем лучше здешнюю жизнь. Это тебе не Лансароте, я постоянно слышу о том, что пропадают девушки. Одних насилуют и убивают, других увозят в публичные дома на нефтепромыслах или переправляют в Колумбию и Бразилию. Кто знает, что может случиться, когда нас не окажется рядом, чтобы тебя защитить!

— Я не ребенок!

— Да! — сказал Себастьян. — К несчастью, ты не ребенок, однако и это не наш мир, и нам еще неизвестны здесь все входы и выходы. Люди приезжают отовсюду, есть и не только бедные эмигранты вроде нас, желающие одного — заработать на жизнь и вырваться из нужды. Вместе с крестьянами, рабочими и изгнанниками просочились воры, убийцы, аферисты и сутенеры, по которым плачут все тюрьмы Европы.

— А кто такой сутенер? — поинтересовалась его сестра.

— Человек, который охотится за девушками, чтобы превратить в проституток, — вмешалась Аурелия. — Такого, слава богу, на Лансароте не водилось.

— Как человек может заставить женщину заниматься проституцией против ее воли? — удивленно спросила Айза. — Я этого не понимаю.

— Я тоже этого никогда не понимала, однако это так, — убежденно сказала мать. — Они накачивают их наркотиками, спаивают или избивают, точно не знаю, но такое было всегда, и Себастьян прав: этот город небезопасен, и, пока мы в нем не освоимся, нам придется держать тебя на привязи.

— Но ведь другие девушки…

Аурелия Пердомо не дала ей закончить, мягко погладив дочку по лицу.

— Ты не такая, как другие девушки, Айза, — сказала она. — Мы обсуждали это много раз. Мужчины испытывают к тебе сильное влечение, и это принесло нам слишком много проблем. — Она слегка улыбнулась. — Положись на своих братьев, — попросила она. — Они делают все возможное, чтобы вытащить нас отсюда. Это вопрос нескольких дней!

Однако дни оборачивались неделями, а те — месяцами, потому что к прежним тратам присоединялись все новые, и всем не раз приходилось ложиться спать без ужина, поскольку заработков двух поденщиков и тех грошей, которые женщины выручали за шитье, не хватало, и найти приличное жилье, подальше от этого жуткого района и мрачного здания, по-прежнему не было возможности.

Так что Айза научилась смирять себя и помалкивать, хотя часто думала, что сойдет с ума от тоски и бездействия, особенно в те долгие часы, когда мать уходила, чтобы отдать готовую работу или выстаивать бесконечные очереди перед окошками Управления по делам иностранцев. Тогда девушку охватывало тягостное ощущение, что стены вокруг нее смыкаются, и ее обуревала тревога, будто за ней постоянно следят чьи-то невидимые глаза.

Однако она изо всех сил старалась отогнать от себя подобные мысли, опасаясь, что они станут навязчивыми, поскольку это чувство — что за ней следят — не покидало ее с тех самых пор, как она превратилась в потрясающей красоты женщину, и дома, в Плайя Бланка, стоило ей переступить за порог, мужчины провожали ее восхищенными взглядами.

Пришлось Айзе отказаться от привычки гулять по пляжу, бредя по щиколотку в воде, поскольку такие прогулки превратились в главное развлечение местных парней, а когда мать посылала ее за хлебом, множество глаз — она об этом знала — следили за ней украдкой из окон.

Ясно, что своим присутствием она провоцировала мужчин, пробуждая в них самые низменные инстинкты, как ни пыталась этого избежать. Уверенность в том, что это и есть причина ужасных несчастий, обрушившихся на ее семью за последнее время, тяжким камнем ложилась на душу, и, хотя братья и мать старались избавить ее от подобного чувства вины, оно по-прежнему гнездилось в глубине ее сознания.