Читать книгу "Дикие пчелы на солнечном берегу - Александр Ольбик"

Александр Федорович, справившись наконец с занозой, рассеянно поглядывал на своего подельника. У деда брови лохматые, изгибистые, и где-то под ними поблескивают искорки несогласия. Он вроде бы и слушает Карданова, и в то же время, что опять же было заметно по его глазам, думал какую-то далекую свою думу.

— Сколько ж тебе тада было годов? — вяло поинтересовался Александр Федорович. К его плечу плотно прильнул Ромка и настороженным взглядом следил за Кардановым.

— Не то десять, не то одиннадцать… Я этим чего хочу сказать? Лично мне советская власть дала многое: свободу от теткиной тирании, хорошую работу, твердый заработок и главное-людской почет и уважение.

— Если не секрет, кем же ты служил, Лексеич?

— Как это — кем? Разве тебе Ольга не говорила? Милиционером… Старшина. Мой пост находился возле самого Аничкова моста. А сразу после революции служил в частях особого назначения, на Брянщине вылавливал всякую шушеру…

— Значит, ты из энкэвэдешников? — дед смотрел куда-то поверх головы беженца, и в черных его глазах натягивалась багровая пелена.

— Выходит, что так, — бойко, вроде бы даже с некоторым вызовом поддакнул Карданов. — Веселая была служба. Не соскучишься, кругом люди, люди… И ты при них не последний человек. Правда, попадались и прохвосты. Как-то один такой подходит ко мне, сам в тюбетейке, с фиксой во рту…

— Ну раз ты, Лука, какой-никакой представитель власти, отвечу на твой вопрос: обидела ли меня советская власть? Мы тут с тобой одне, свидетелей нет, а этот, — Александр Федорович указал глазами на сидевшего у плеча Романа, — не в счет… Скажи, почему, када началась коллективизация, всех под одну гребенку погнали в колхоз?

— Как это почему? — удивился Карданов. — Все стало общим и земля тоже… Ну и труд, разумеется, стал общим. Крестьянскую рабсилу передали земле…

И тут Керен вспылил.

— Не-е-ет, врешь! Шельмуешь, борода! Земля по ленинскому декрету перешла к крестьянам, а не наоборот — не крестьяне к земле. Но именно такую линию тада и загнули… А зачем надо было туда вести насильно, под руки да еще под дулом нагана? Какой же из меня работник, коли в душу мне уперся винтарь? Меня, середняка, со всем моим барахлом погнали на поселок… А за чем? Мне хорошо было и на хуторе. И многим другим, таким, как я, тоже хорошо было без колхоза. Там же все всеобщее, а значит — ничье. Плуги с ломатыми лемехами, молотилки без шестерен, кони без упряжи. Словом, ни усов, ни бороды, ни сохи, ни бороны…

От волнения на шее у деда набухли, закрутились две жилы, точно два обрезка вожжин.

Он продолжал:

— Со мной сидел один мозговитый мужик, так он говорил, что Ленин никогда не думал о насильных колхозах, хотя сам был мужик крутой… Я не умею читать — это да. Но на память свою не жалуюсь, и помню еще с Питера слова твово Ленина. Он же прямо заявил: советская власть, мол, должна строить свою экономику — слушай внимательно: должна строить свою экономику применительно к хозяйству середняка… Значит, он имел себе на уме таких крестьян, как я? Я ж чистый середняк, и таких в России была тьма. Но кому-то позарез потребовалось слово «середняк» поменять на слово «кулак». Хотя, правда, и кулаки были… Но была и рвань подзаборная — дали и ей землю, а она репьем заросла… Не-е-е, что ни говори, а колхозы — дело должно быть добровольное. Доб-ро-воль-ное, — повторил Александр Федорович. — А кому-то перец в зад сунули — мол, давай, давай, скорей, скорей сгоняй всех в коммуну…

— Да пойми ты, Федорович, — Карданов приподнялся и сел. Вроде бы беззаботный поначалу тон в его голосе поубавился, — пойми, седая твоя голова, такая революция — дело в истории человечества новое, никто толком не знал всех дорожек, по которым следует идти. То ли влево, то ли вправо — хрен его знает… Вот и пошли прямо…

— Вот тут я с тобой на все сто согласен, — Керен принял рассудительный тон. — Дело действительно по всем статьям новое и не всем ясное… Так именно потому, что оно новое и заковыристое, и надо было посоветоваться с тымя людями, которые дело это хорошо знают…

— С кем это, интересно?

— Что касается землицы, тут надо было посоветоваться с крестьянами.

— С этим несознательным элементом?

Дед опять завелся.

— А чей вы в Питере жрали хлеб до революции и апосля, если не этого несознательного елемента? Елемент, можа, и взабыль не ахти какой сознательный, но зато знающий, как да када пахать, када сеять да убирать, чем кормить скотину. А так не мужики на своей земле стали начальниками, а какие-то щелкоперы из района с блестящими портфелями. Они, что ли, должны были меня учить? Так, по-твоему?

— Ты меня, Керен, на боженьку не прихватывай, — тряхнул головой беженец. Зло тряхнул. — Советская власть и частная собственность — понятия несовместимые! Мы за справедливость проливали кровь, за нее, родную, валялись в тифозных бараках, а ты о каком-то возврате толкуешь.

— А совместима ли твоя власть с голодом? — вопрошал дед. — Я знаю, совместима… Ишо десять лет назад половина твоих колхозов ела кашу из топорища, а другая половина намыливалась в города, а мы, слава те господи, — Александр Федорович как-то истуканисто перекрестился, — выжили и не побирались. Другим ишо помогали…

У Карданова уже никакого терпежа нет, и он перебивает Керена.

— Что ж, по-твоему, поворачивай оглобли назад? Давай вернем всю землю кулакам-кровопийцам, и пусть они из обрезов режут нам в животы. — Лука судорожным движением рук расстегнул рубаху и открыл грудь. В нижней ее части белел стручковатый шрам. — Любуйся, что они мне заделали на продразверстке! Хорошо, что пуля не задела печенку, хана была бы…

— А за что оне тебя так? Не за то ли, что ты им что-то давал, а оне брать не хотели? Видь отнимал… Вот если б давал… Я знаю, Ленин на вас, питерских, в продразверстку сильно рассчитывал. Один такой, как ты, переваживал тада двести таких, как я… А рази каждый, кто был подключен к продразверстке, родился от честной матки? Человек с ружьем, шныряющий по сусекам, частенько забывал, кто и зачем его в деревню посылал. Вот откуда пошли кулаки — от оправдания беззакония… Ладно, в то время неколь было растить хлеб, надо было бегом делать революцию, а потом — гражданку. Тут бери, что близко положено. Но потом? Когда уже приступили к этой коллективизации, тогда-то зачем было егозить? Рази нельзя было по-умному все сделать?

— Эх, ты какой мудрый, Керен! И на елку хочешь залезть, и задницу не ободрать… Тогда о половине речь не шла — или мы их, или они нас.

Дед спорить устал, на лицо легли сероватые краски. Однако внутри у него все еще мощно полыхал вулкав противоречий и против него он и сам был бессилен. Александр Федорович вновь заговорил внятно и быстро.

— А вот ваш Ленин, на которого вы все молитесь, смикитил по-другому: чтобы спасти советскую власть, завел неп. Потому что видел и знал — у каждого человека своя рубаха ближе к телу. На том он и играл. Я сам по дурости тоже подался было в Питер, навострившись открыть там хомутную мастерскую… Да напоролся на отпетое жулье. Обчистили меня, как липку… А все потому впросак попал, что захотел не своим делом заниматься. Вернулся в деревню, а тут уже свое фулиганье — уже пошла-поехала коллективизация.