Читать книгу "Вуаль темнее ночи - Ольга Баскова"

Бучумов пожал плечами

– Вообще, если честно, не очень. Классиков нельзя переделывать. На то они и классики. И откуда у статуи кинжал? Я всегда считал: Дон Гуан умер от испуга. У него разорвалось сердце.

Таня смутилась:

– Я не согласна. Во-первых, каждый понимает произведение по-своему. Поэтому и существуют Гамлет Высоцкого и Гамлет Смоктуновского. Валерий, а вы как считаете?

– Наверное, каждый из вас прав, – задумчиво проговорил Руденко и постарался сменить тему. – Ребята, нам скоро на сцену. Лучше скажите, что нужно делать, чтобы хорошо сыграть? Знаете, Танечка?

Татьяна задумалась.

– И тут все зависит от актера. Я вот недавно записи Аллы Демидовой читала. Она тоже так думает. А все потому, что существуют разные актеры. Ну, как люди. Один за сутки до спектакля уже никого не принимает, отключает телефон и целиком погружается в предстоящую работу. Другой может за три минуты до выхода на сцену курить, рассказывать анекдоты… А еще она говорит: многое зависит от роли. Когда Демидова готовится к «Гамлету», она сидит дома и к телефону не подходит, потому что Шекспир требует полного растворения в своей драматургии, аскетичности, подготовленности. Даже чисто физиологически. И надо входить в эту роль чистой. А для других ролей, наоборот, Демидова советует больше уставать. И для многих ее коллег все зависит от роли. Астангов перед ответственным монологом опускал руки в горячую воду; Щукин, когда играл Егора Булычева, перед выходом на сцену прослушивал Шаляпина: «Уймитесь, волнения, страсти…»

Руденко улыбнулся:

– Интересно. А еще я слышал, что у каждого актера имеются свои привычки.

– Да, – продолжала Таня. – Смоктуновский рассказывал, что он перед «Идиотом» заливал кипяченое молоко в термос и брал с собой на спектакль. Когда его спрашивали: «Зачем?» – он отвечал: «Вкусно!»… А я делаю, как Алла Демидова – перед самым выходом на сцену очень сильно тру ладошку о ладошку и потом разогретые энергетически руки прижимаю к горлу.

– Правда? – удивился Роман. – Тогда буду брать с тебя пример. Ты же все-таки жена режиссера. Твой Володя тебе нет-нет да что-то хорошее посоветует.

– Бери, кто тебе мешает? – Она бросила взгляд на часы. – Ой, ребята, айда на сцену. Скоро начало.

Они вскочили со стульев и помчались на сцену. Режиссер Олег Ходынский, высокий тощий мужчина лет пятидесяти, с длинными волосами, давал последние напутствия. Олег Ходынский был популярен в Приреченске не менее Бучумова. С его приходом в приреченском театре произошли перемены к лучшему, хотя горожане относились к его деятельности, мягко говоря, неоднозначно. Оценить масштаб его режиссерского дарования смогли по нашумевшим премьерам «Светит, да не греет» Островского и чеховским «Трем сестрам». Последняя постановка, мягко говоря, шокировала воспитанную в традициях достаточно консервативной театральной школы публику, расколов поклонников Мельпомены на два лагеря: одни восхищались новым прочтением классики и смелостью режиссерского почерка Ходынского, другие (не последние, прямо скажем, люди в театральной среде города) заявили: «Чтобы на нашей сцене такого не было!» Однако черный пиар тоже есть пиар, и подобные закулисные разговоры ему ничуть не повредили. Многие подумали: значит, творчество этого художника не оставляет зрителя равнодушным, ибо ничего нет страшнее для театра, чем равнодушие, и толпой повалили на постановки. Ходынский от удовольствия причмокивал. Он дал себе слово создать сильную труппу и всячески держал его. Бездарные и блатные покинули театр, их место заняли настоящие таланты. Главреж заботился о них, никому не давал в обиду. Перед началом каждого спектакля он, как и Роман Виктюк, стремился передать актерам огромный энергетический заряд. Однако это получалось не всегда, и все потому, что режиссер не умел себя сдерживать.

– В прошлый раз я все же остался недоволен твоей игрой, Рома, – посмел сказать он Бучумову, но тот спокойно смотрел на него, скрестив руки на груди. – Ты чуть не запорол финальную сцену. У тебя на лице не было написано никакого страха, и зрители, должно быть, тебе не поверили. А это очень плохо, когда актеру не верят. Ну, не мне вас учить, вы все с образованием, – он искоса посмотрел на Валерия. – А еще все опытные. И ты, Таня, извини, но подкачала. Донна Анна у тебя даже на могиле мужа выглядит не скорбящей, а какой-то ветреной.

Татьяна тряхнула головой, и белокурый локон выбился из ее аккуратной прически.

– А разве это не так? – поинтересовалась она. – Не будь эта особа женщиной легкого поведения, она бы продолжала оплакивать мужа, а не привела бы к себе в дом другого мужчину. По мне, так я делаю все правильно.

Главреж не стал с ней спорить:

– Мне все с тобой ясно. Лучше всех выглядел… – он осекся, посмотрев на Руденко, и Валерий все понял. Ходынский побоялся хвалить его. Эта похвала предполагала новые роли в будущем, а будут ли они – Ходынский не имел понятия. – А в общем, – поправился главреж, – всем надо играть лучше. Ну, с Богом.

Уже прозвенел последний звонок, в зале выключили свет, и занавес дернулся. Артисты быстро заняли свои места. Они играли превосходно и словно слились со зрительным залом. Ходынский удовлетворенно качал головой. В зале стояла полная тишина. Никто не решался заговорить по телефону, никто не шептался с соседом. Обезображенное лицо Валерия Руденко, искусно загримированное умелыми руками, казалось прекрасным. «Черт возьми, если бы не его рожа и недостаток образования, он играл бы у меня главные роли», – подумал Ходынский. Бучумов тоже превзошел сам себя. Он учел все замечания, и зрители ловили каждое его слово. Действие летело на одном дыхании. Близилась финальная сцена. Дон Гуан целовал на прощанье руки Донне Анне и страстно прощался:

– Прощай же, до свиданья, друг мой милый.

Сказав это, Бучумов выбежал со сцены и вернулся назад с криком:

– А!

Татьяна натурально изобразила удивление:

– Что с тобой?..

Когда Руденко вошел в костюме статуи Командора, зал напряженно замер. Татьяна вскрикнула и упала. «Молодец!» – подумал Ходынский и с улыбкой взглянул на ее мужа. Тот понимающе кивнул в ответ. Громкий угрожающий голос Руденко бросал в дрожь:

– Я на зов явился.

Бучумов очень натурально побелел.

– О боже! Донна Анна!

– Брось ее, – ответствовал Валерий. – Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

Роман осекся, однако совладал с собой. На него подействовала прекрасная игра Руденко.

– Я? Нет. Я звал тебя и рад, что вижу.

Руденко был торжественен и спокоен.

– Дай руку.

Голос Бучумова звучал глухо и обреченно:

– Вот она… О, тяжело пожатье каменной его десницы!

Зрители напряженно следили за действием. Теперь негодяй и развратник Дон Гуан и благородный Командор снова сошлись лицом к лицу.

– Оставь меня, пусти – пусти мне руку, – при этих словах Командор вытащил кинжал. Его лезвие блеснуло в свете ламп.