Читать книгу "Тайна под дубом - Марина Елькина"

— Бабушка! Мы здесь! На крыше!

Бабушка подняла голову и всплеснула руками.

— Ух, сорванцы! — возмутилась Вероника Аркадьевна. — Как вы там оказались?

— По лестнице забрались.

Бабушки перепугались:

— Не вздумайте сами спускаться!

— Стойте и не шевелитесь!

— Не подходите к ограждению!

— Сейчас что-нибудь придумаем.

Незнакомая женщина, которая разговаривала с бабушками, сказала:

— Надо взять у дворника ключи от чердака. Подождите, я сейчас схожу.

На счастье, дворник оказался дома. Ругаясь, он открыл чердак и помог мальчишкам спуститься. Ругал он и мальчишек, и бабушек. Мальчишек за то, что они так и норовят себе шею сломать. А бабушек за то, что они не смотрят за своими внуками.

Мальчишки деловито молчали. Бабушки были сердиты. О продолжении прогулки и речи не могло быть. Вероника Аркадьевна тоном приказа сказала:

— Домой! И больше от нас ни на шаг!

Весь вечер мальчишки старались задобрить бабушек. Они помогали собирать на стол и мыть посуду, без конца расхваливали музей и ни словом не обмолвились о злополучной крыше. Бабушки сохраняли сердитый вид, но потихоньку начинали оттаивать.

— А что, все-все вокруг было разрушено? — в пятый раз спрашивал Толик, вдруг проникшись интересом к бабушкиному детству.

— Все-все, — ответила Вероника Аркадьевна. — Только наш дом целым остался.

— А как же в него бомбы не попали?

— Не знаю. Не попали.

— А что это вы сегодня о дневнике говорили? — припомнил Лешка. — Что за дневник? Школьный?

— Нет, военный.

— Военный?! — в один голос воскликнули мальчишки.

— Да. Мы нашли его в развалинах. Там, наверное, бой был, когда город освобождали.

— И чей же это был дневник?

— Какого-то солдата. Погибшего, наверное.

— И этот дневник остался у вас?

— Ну да.

— А где он сейчас?

— Где-то лежит. Кажется, в старых документах и фотографиях.

— Бабушка! Найди! — пристал Толик. — Найди, пожалуйста!

— За ваше поведение вам не то что дневник искать, вам бы всыпать по первое число!

— Ну, ладно тебе! Вы тоже на крышу лазили!

Вероника Аркадьевна не нашлась что ответить, а Лешкина бабушка рассмеялась и попросила:

— Найди дневник, Вероника, я и сама хочу на него взглянуть.

Вероника Аркадьевна сняла с антресолей пыльную коробку с фотографиями. Фотографии были старые, довоенные и послевоенные, пожелтевшие, размытые и в другое время очень заинтересовали бы ребят, но сейчас они ждали военный дневник и не обратили на фотографии никакого внимания.

Вероника Аркадьевна вытащила серую тонкую тетрадку. С одного угла тетрадка немного обгорела.

— Вот он, дневник. Только поаккуратнее с ним: страницы рассыпаются.

Лешка взял тетрадку в руки, раскрыл на первой странице и вгляделся в выцветшие строчки.

* * *

Апрель, 1943 год.

Я начинаю этот дневник не оттого, что ведение дневника — моя давнишняя привычка. Дневников в мирное время я никогда не вел: не до того было. Война тем более не время для дневника. В долгих переходах, в изматывающих боях мы устаем так, что сил не хватает взяться за карандаш.

Во время привалов и передышек бойцы пишут письма домой. Я тоже писал, пока было куда писать. Теперь писать некуда. Моя семья погибла. Жена и маленькая дочка. Мой дом разрушен. От него осталась метровая гора щебня. Не поверил бы в это никогда, если бы не видел своими глазами.

Всего три недели назад наш полк проходил через мой родной город. Я видел разрушенные бомбежкой кварталы, но и мысли допустить не мог, что с моим домом тоже случилась беда. Я бежал домой, я мечтал обнять жену, взять на руки дочурку.

Я не могу об этом писать. Больше нет такого адреса: город Б-вск, Липовая аллея, 14. Нет дома и нет близких. Я один.

Мне нечего больше терять.

Я прошел бесконечное множество километров, я воюю с зимы сорок первого, я из тех, кто воевал под Москвой. Повезет дойду до победы. Только вот возвращаться будет уже некуда.

Не знаю, почему вспомнился сейчас мой первый бой. Мы стояли в двух-трех километрах от шоссе, когда донесся гул боя. Командир выслал вперед разведчиков, и они доложили, что передовой отряд вступил в бой с вражеской танковой колонной и сейчас несет огромные потери.

— Танки надо остановить! Артиллерийские расчеты — вперед! — приказал командир. — Остальные с обозами и лошадьми — укрыться в лесу. В бой вступать только по моему приказу.

Мы отвели коней в овраг и напряженно вслушивались в глухие разрывы артиллерийских снарядов. Лошади от долгого стояния начали покрываться инеем. Мы растирали им спины и бока, накрывали всем, что было, боялись, как бы не простудились наши лошадки. Без них и снарядов не доставить, и раненых не вывезти.

Звуки выстрелов танковых орудий начали достигать какой-то особенной, нестерпимо звонкой силы. Это означало одно — наши части отступали под мощным напором фашистов.

Морозный, чистый воздух усиливал звук. Снаряды уже задевали вершины деревьев и, разрываясь вверху, осыпали нас осколками.

— Вперед! — крикнул командир.

И мы пошли вперед, в атаку. Мы остановили танки, отрезали шоссе.

Странное дело, никогда не умел рисовать, ничего не понимаю в художестве, а от всего первого боя запомнился пейзаж — белые деревья, озаренные розовым, ярким блеском разрывов.

Сейчас совсем другое — мы наступаем, мы освобождаем города, деревни, села. Нескончаемым потоком идут колонны автомашин и бронетранспортеров. Грузовики мчат мотопехоту с противотанковыми ружьями, с ручными и крупнокалиберными пулеметами. Движутся гвардейские минометы, укрытые брезентовыми чехлами, бронеавтомобили, пушки различных калибров.

Фашисты бегут. Они теперь не похожи на тех, которые лавиной шли в сорок первом. Теперь такой же лавиной, только испуганной и разрозненной, они отступают, уходят с нашей земли.

Еще чуть-чуть, и мы выкинем их из нашей страны. Снова будет мир, будут восстановлены дома и города. Может, восстановят когда-нибудь и четырнадцатый дом на Липовой аллее. Только не вернуть мою семью. И другие семьи не вернуть. Сколько их погибло? Разве сочтешь?

Сегодня встретили мальчонку, который собирал картошку, оставшуюся на поле с прошлого года. Картошка мягкая, проросшая, а малец такой довольный: мамка, говорит, суп сварит. Его командир ругает: минные поля вокруг. Саперы, конечно, поработали, мины сняли, да кто знает, на что нарваться можно. А малец отмахивается: какие теперь мины? Теперь мир. Фашистов выбили.