Читать книгу "Шпион против майора Пронина - Арсений Замостьянов"

— Я не такой осведомленный человек, как ты. Мне не доставляют фотокопии рукописей Солженицына, — весело сказал Овалов. — Если он так жонглирует цифрами — его можно только пожалеть. Это писательский и человеческий крах.

— Рукописей ты не читал, это понятно. Я могу дать тебе для ознакомления кое-что из новенького. Он ведь писучий, работает быстро и лентяя не празднует. Хороший работяга. Дам я тебе эту его книженцию про предателя, про шарашку. Ознакомишься. Но «Ивана Денисовича» ты читал, как и весь наш многомиллионный советский народ. Помнишь там рассуждение про фильм Эйзенштейна? Ну, когда зэки обсуждают фильм «Иван Грозный».

— Помню.

— И как обсуждают вторую серию «Ивана Грозного» — танец опричников с личиной. Помнишь?

— Припоминаю.

— А то, что вторая серия «Ивана Грозного» не вышла на экраны и никакой лагерник не мог ее смотреть — это ты знаешь?

Пронин пожал плечами:

— Это художественная литература. Худлит. Писатель имеет право…

— Э, нет. Вот как раз прав писатель не имеет. Одни обязанности. Права — это по нашей части. Шучу, Овалов, шучу. Но в каждой шутке есть доля шутки. Чему вас Горький учил? Нужно быть точным в описании истории, ремесел, всяких социальных коллизий. Вы можете фантазировать, но не нужно водить за нос читателя. Вот в твоих книгах все точно. Не придерешься.

— А ведь придираются. Иной раз приходится к Суслову ходить за правдой.

— Что ж, к Суслову за правдой ходить можно. Конечно, правды от него не добьешься, но ходьба полезна для здоровья. Каждый день следует разминаться пешими прогулками. Вроде бы и отдых — а все-таки физкультура! Мне еще Эмиль Кио — иллюзионист наш знаменитый — советовал: «Пешие прогулки, Пронин, с успехом заменят вам утреннюю гимнастику!» Цирковой народец мудер, это я еще при Николае Кровавом затвердил. И ни разу в них не разочаровался.

Овалов мастеровито вернул разговор в нужное русло:

— Солженицын сорвал банк, потому что первым написал про лагеря. Жаль, что такую книгу не написал, например, Шолохов. А ненадежный Солженицын — написал. Его теперь из истории литературы самыми большими клещами не вырвешь. Лагеря — это наша болевая точка. Начало войны — это тоже болевая точка. Про него написал Симонов. Написал бесстрашно. Ты правильно сказал: это было самое черное время.

— Ты многого не знаешь, тебя как раз арестовали, — махнул рукой Пронин, заглотив наживку. — А я ту осень до самого донышка выхлебал. Меня еще до войны посылали в Прибалтику. Мы тогда советизировали эти игрушечные государства. Разведчики разных стран устроили в Риге настоящий чемпионат по фехтованию. Англичане, немцы, американцы… ну, и мы не сидели сложа руки. Я там формировал подпольную группу. Да-да, подполье нам понадобилось до прихода немцев — для борьбы с противниками советизации. Нас там поддерживало меньшинство. В Латвии еще было на кого опереться, а в Эстонии и Литве настоящих коммунистов не хватало. В ход шли любые антифашисты, даже самые сомнительные. Я еще в сороковом году докладывал Коврову: серьезная работа возможна только в Латвии, в Риге. К тому же Рига — крупнейший город Прибалтики. Город, знаешь ли, с буржуазным лоском. А какие там портные! До сих пор ведь сохранились. Меня там знали как немца. Ты в курсе, фамилию мне дали самую противную — Гашке. Я постоянно исчезал: постоянная работа в Риге тогда еще не началась, и мне приходилось действовать по всему Союзу. Исчезновения Гашке приходилось как-то объяснять. Ну, я себя выдавал за торгового агента, который часто бывает в Советском Союзе.

В открытое окно высотки влетело странное уханье. Овалов вздрогнул.

— Не удивляйся. Это сосед мой филина на балконе выгуливает. Эксцентрик! У него целый зоосад в квартире. Мы должны смиряться перед странностями соседей, потому что враждовать никак нельзя. Соседская вражда — бессмысленное и обременительное дело. Война, в которой не бывает победителей. Так что придираться к уханью никак нельзя.

— Дом у тебя уникальный, конечно. Весь цвет советского искусства, армии и комитета…

— Дом как дом. Мне не нравится. Вот на Кузнецком была квартирка — это да. Лучшие годы я там прожил и зря сюда переехал. Уговорили меня. Даже не уговорили, заставили. Престижная квартира, заманчивая. Мне, старому холостяку, эти соблазны не страшны. Я отказывался поначалу. А потом — приказ Серова, и тут уж наше дело военное. Скучаю по Кузнецкому. Если туда забредаю — сердце замирает. Наверное, там моя малая родина. Не по факту рождения, а по бытию, которое определяет сознание.

— А все Кузнецкий Мост и вечные французы, — процитировал Овалов с детства запомнившуюся реплику из Грибоедова.

Уханье доносилось громко и отчетливо, ведь Пронин круглый год держал окно приоткрытым. Он любил сквозняк. Боялся спертого воздуха, духоты, затхлости. Не закрывал окно даже, если врачи настаивали. Даже если морозной ночью приходилось включать электрический рефлектор — обогреватель советского производства. Хотя топили в доме на Котельниках неплохо, и к помощи рефлектора Пронин прибегал только в самую лютую стужу. Пружины рефлектора розовели, подрагивали, потрескивали — почти как живые поленья в очаге.

— Никто не сомневался, что войны не избежать. И что война будет именно с Гитлером, с Германией. Он воевал с англичанами. Если бы победил — ринулся бы на нас, опьяненный успехом. Если бы они дали ему по носу — попытался бы восстановить репутацию на полях Советского Союза. Так думали мы. Но мало кто рассчитывал, что немцы пойдут на Восток, не доведя английскую эпопею до логического конца. Я предположить не мог, что расчет с Черчиллем они отложат на будущее… Мы считали немцев логиками, рационалистами. Недооценили безумие Гитлера. Он не был логиком. Типичный интуитивист! Поступки безумца трудно просчитать.

— Значит, лучшие шпионы — безумцы?

— Ни в коем случае. Сумасшедший может неожиданно начать войну, может на время оглоушить, поставить в тупик противника. Но у этой медали есть оборотная сторона. Безумцы — самоуверенные господа — и они не могут удержать победу, они загоняют себя в тупик. Немецкие разведчики не были похожи на своего фюрера. Ты не забывай, что Гитлер к тому времени царил в Германии всего лишь неполное десятилетие. Их агенты были выкормышами другой эпохи. Даже не веймарской, а кайзеровской Германии. На них влияние оказал уж скорее Бисмарк, чем Гитлер. Не могу представить этих людей на каком-нибудь пивном путче.

— Но они пошли за Гитлером.

— Да еще с каким воодушевлением! Осатанелый фюрер дал им возможность проявить свой профессионализм, побороться за мировое первенство. Какой спортсмен не ухватится за такой шанс обеими руками? Амбиции — великое дело. Гитлер был им чужд. Но необходим! Так-то. Обыкновенная история, честно говоря.

— Осатанелый фюрер… — задумчиво повторил Овалов. — Так писали мои коллеги в годы войны. А мне не довелось поработать во фронтовой прессе.

— Ты попал под бомбежку в первые месяцы войны. И благодари судьбу, что тебя ранили, а не убили.

— Бомбежка? Можно и так сказать. Хотя это был обыкновенный донос, помноженный на шпиономанию.