Читать книгу "Смерть белой мыши - Сергей Васильевич Костин"

— А чем плохо это имя?

— Оно же мужское!

— А вы собираетесь на мне жениться?

— Нет, не собираюсь.

Мати порылась в сумочке, извлекла из нее носовой платок и зычно высморкалась.

— А! Зовите меня, как хотите, — сказала она, пряча платок обратно в сумочку.

Мы выезжали из города по Нарвскому шоссе. Я здесь раньше не был — просто так было написано на указателях.

— Пусть будет Мати, — сказал я. Мне хотелось сделать заход с другой, человеческой, стороны. — Мати, удовлетворите мое любопытство. Вы действительно полковник?

— Действительно, — кивнула Мати. — У вас!

Интересное уточнение. Что, была разведка, в которой она дослужилась до генерала?

— А вы в каком звании? — скрипучим голосом спросила она.

Я расхохотался:

— Вы хотите командовать мною на основании Устава сухопутной службы?

Взгляд Мати чуточку потеплел.

— Никто вами не командует, — сказала она. — У меня такой стиль общения с людьми.

— И людям это нравится?

Хм! Мне это показалось или Мати действительно улыбнулась? И не нашла, что ответить.

Мы выбрались на трассу. Это такой эвфемизм! Трасса представляла собой разбитую двухрядную дорогу, которую пытались расширить, а потому сузили до предела.

— Так что у вас стряслось? — спросил я.

— Меня хотят убить.

— Вам угрожали?

Мати кивнула:

— Мне подбрасывают дохлых белых мышей.

Я и виду не подал, что сразу вспомнил свое первое впечатление о ней.

— При чем здесь это?

Мати поджала губы и промолчала. А что она должна была сказать: «Потому что я похожа на белую мышь»?

— Вы живете в отдельном доме?

— Да.

— Может быть, это ваша кошка приносит вам подарки с ночной охоты. Но из гигиенических соображений оставляет их на улице, — предположил я.

— У меня нет кошки, — отрезала Мати, досадуя на мою тупость. — И мыши — белые.

— Ну, тогда это кошка соседей, которая набрела на биологическую лабораторию где-то поблизости.

Мати не отреагировала никак. Она вытянула ноги и отвернулась, уставившись в боковое окно. Истолковать это можно было лишь одним-единственным образом: раз человеческую речь я не воспринимаю, говорить со мной бесполезно.

Мы ехали в полном молчании минут десять. Атмосфера становилась нестерпимой.

— Нам далеко еще? — не выдержал я.

— Вы куда-то спешите? — дребезжащим от сдерживаемого гнева голосом спросила Мати.

Это уже походило на ссору. Я физически ощущал, как в моих нервах — этих электрических проводах, опутывающих организм, — напряжение неуклонно возрастало. «У нее съехала крыша, — говорил я себе. — Белые мыши! И что теперь мне делать? Сказать ей об этом и возвращаться в Штаты? А что еще остается?» Я решил все же отвезти Мати домой. Не вылезать же мне из машины посреди полей?

— Вы думаете, что я сумасшедшая, — вдруг промолвила Мати. — Потерпите до Вызу.

Я с недоумением посмотрел на нее.

— Вызу — это поселок, в котором у меня дом, — пояснила она. — Нам осталось километров сорок.

5

Если вы никогда не бывали в Прибалтике, я скажу, что в ней составляет главную прелесть. Это не море. Оно, конечно, всегда затягивает взор, а в этих местах есть еще и дюны из мелкого, сыпучего белого песка, высокая трава с дымчатыми метелками, пьянящий йодистый запах разлагающихся водорослей, оставленных отливом на берегу, печальные крики чаек и шум ветра в ветвях сосен. Но вы пробовали в этом море купаться? Если вода прогрелась до семнадцати градусов, местные жители не вылезают из нее, радуясь неслыханной жаре. Только, чтобы оказаться в воде, нужно либо сразу лечь, либо идти через три-четыре мели, пока она не дойдет вам до плеч. Однажды, еще в советское время, я пробовал так отдыхать — на Рижском взморье, с родителями; у меня, несмотря на восторженность и покладистость детства, получалось плохо.

Так вот, притягательность этих неброских, изысканно блеклых, просящихся разве что на акварель краев — не море. Настоящая душа Прибалтики живет в борах. Когда я попадаю в них, мне приходится брать себя за руку и уводить оттуда силой. Редкие сосны с прогретыми солнцем стволами испускают ни на что не похожий, завораживающий запах смолы. Никакого подлеска, никаких кустов, сквозь которые приходится продираться. Под ногами — мягкий ковер хрустящего белого ягеля и густого зеленого мха, в котором уютно тонет нога. Все остальное пространство покрыто нежными кустиками черники и темными столбиками брусники с краснеющими гроздьями ягод. Повсюду грибы — моховики, белые, лисички, сыроежки. Я готов с утра до поздней летней ночи бродить по таким борам, подкрепляя силы ягодами и присаживаясь, время от времени, на сухие пеньки, чтобы послушать шуршание крыльев больших глазастых стрекоз, гоняющихся друг за другом среди беспорядочной колоннады сосен.

Вот в такой бор мы и въехали, свернув с Нарвского шоссе на север, к морю. Через пару километров я не выдержал.

— Не возражаете, мы остановимся на десять минут? — спросил я Мати.

Та дернула плечом.

— Раз вам надо!

Я съехал на обочину и выключил двигатель. Было удивительно тихо, только приветливый шелест ветра в верхушках сосен. Я прошел пару десятков метров по глубокому мху, улегся на спину на прогретой полянке и закрыл глаза. Рядом пролетел, жужжа, невидимый шмель, и снова наступила тишина. Я бы, наверное, заснул, если бы совсем рядом не хрустнула веточка. Я приподнял голову: Мати тоже добрела до моей полянки и теперь усаживалась на большой пень. Странное дело, на лице ее не было обычной маски неудовольствия.

— У вас больной позвоночник? — даже с некоторым сочувствием спросила она. — Тогда вам лучше полежать на твердом.

— Нет, я так заряжаюсь, — сказал я.

— Ну, заряжайтесь.

Мати забралась поглубже на пень, подобрала ноги, согнула их в коленях и обхватила руками. Юбка упавшей широкой складкой подмяла кустик брусники. Вдруг откуда-то из дальнего далека всплыло видение: мох, сосны, запах разогретой сосновой смолы, и так же сидела еще молодая, веселая мама в длинном платье, возможно, в тот самый отпуск под Ригой, когда мне было лет десять.

Я открыл глаза, когда мне показалось, что я засыпаю. Мати на пеньке уже не было, хотя я не слышал никаких звуков. Что, я все-таки отключился на минутку?

Быстрым шагом я дошел до машины. Мати в ней не было. Я оглянулся — она медленно шла по тропинке, время от времени наклоняясь и одним движением срывая со стебелька лепящиеся друг к другу ягоды брусники. Дойдя до машины, она, держа ключи за брелок, как за хвостик, протянула их мне.