Читать книгу "Кровь времени - Максим Шаттам"

Сестра Анна исчезла в северной части нефа. Марион двинулась следом, вдоль рядов холодных скамей. Прежде чем повернуть, она все-таки еще раз посмотрела на темные, таинственные отверстия арок. Скрытая за ними галерея, которая окружала хоры, была по-прежнему едва различима, тени продолжали перемещаться.

Монахиня ждала гостью у начала лестницы, уходящей куда-то вниз, в глубины здания. Хрупкая женщина окинула Марион внимательным взглядом, убедилась, что все в порядке, и первой стала спускаться по ступенькам. Они оказались на следующем этаже, в тесной часовенке с очень низким округлым потолком, где стояло несколько небольших скамей и горстка горящих свечей. Помещение внушало чувство теплоты и уюта. На стенах подземной часовни Нотр-Дам-де-Трант-Сьерж[7]дрожали светотени янтарных оттенков. Там, на самой дальней скамье, ждали в полумраке семь неподвижных, полусогнутых, закутанных фигур — семь застывших символов набожности, как будто изваянных из камня. Все семеро были облачены в монашеское одеяние. К Марион повернулись грубые, нечеловеческие лица с неправильными, искаженными чертами, кривыми ртами и жуткими глазами. Эти лица очень напоминали морды горгулий, охранявших алтарь часовни.

Затем магия монастыря утратила силу, камни вокруг стали меняться. Грубая ткань монашеского одеяния пошла складками, и вдруг показалась кисть руки, поднявшаяся в крестном знамении. Наваждение сгинуло вовсе, стоило члену братства опустить капюшон.

4

Четверо мужчин и три женщины; больше всего поражало, как они друг на друга похожи. Только один монах казался значительно крупнее прочих, остальные шестеро имели одинаковый рост и вообще обладали относительно небольшими габаритами, — казалось, их отлили из одной и той же формы.

«Искаженное восприятие действительности под влиянием профессиональной деятельности, — констатировала Марион. — Я набрала и запротоколировала слишком много отчетов о вскрытиях и потому привыкла обращать внимание лишь на внешние характеристики человека — на его физические данные». Ее суждения действительно основывались на обретенных за годы работы навыках. Она слишком часто начинала знакомство с того, что сопоставляла статистические данные из справки о смерти с внешним видом мертвого тела. Поэтому при взгляде на полного человека с дряблой кожей, чей возраст явно приближается к пятидесяти годам, ей в голову первым делом приходила мысль о сердечном приступе, а подверженный стрессам клерк с выступающими у ключицы венами заставлял Марион прежде всего вспомнить о разрыве аневризмы.[8]В обществе принято относить человека к той или иной социальной группе в соответствии с занимаемой им должностью или с общим уровнем его культурного развития. Марион классифицировала людей по наиболее вероятным причинам их смерти.

Сестра Анна обернулась к гостье.

— Перед вами часть нашей общины, — произнесла монахиня. — Марион, позвольте представить вам брата Дамьена.

Названный человек выступил вперед, чтобы приветствовать новую знакомую. Ему было около сорока; он опустил капюшон, и стали видны его коротко остриженные седеющие волосы и полное лицо. Оно совершенно не соответствовало его довольно стройной фигуре и прямо-таки светилось от удовольствия жить на этом свете. Монах поздоровался с Марион, качнув подбородком, при этом взгляд его постоянно перебегал с одного предмета на другой.

«Чрезмерно активен, — по привычке охарактеризовала его Марион. — Ест слишком быстро и глотает пищу, как следует не прожевав. Вероятная причина смерти — асфиксия».

Ей нравилось это слово; «умереть от асфиксии» — это гораздо лучше длинной фразы «смерть от удушья по причине блокирования дыхательных путей посторонним предметом». Классическая воскресная послеполуденная трапеза, оборачивающаяся кошмаром. Обед на много персон, сопровождаемый обильными возлияниями, и чересчур большой кусок пищи, проглоченный слишком быстро, — кусок, который становится поперек горла. Нетерпеливого гурмана охватывает паника… И вот воскресным вечером вы находите тело этого человека в подвале Института судебно-медицинской экспертизы. Он лежит на алюминиевой каталке, на одной линии с прочими несчастными, а где-то рыдают его близкие: это невозможно, не мог он умереть — только не в это мирное воскресенье и не таким способом… Как много подобных «невозможных смертей» повидала Марион за десять лет работы!

«Что за игры я веду?» Марион постаралась взять себя в руки.

Следующим представили брата Гаэля, молодого человека лет двадцати совершенно невинного вида, явно выходца из хорошей семьи. Марион подумала, что он вполне мог оказаться вторым сыном знатной семьи в эпоху Старого режима[9]— тем, кому с рождения суждена карьера духовного лица. Этот человек был слишком молод, и Марион не стала предсказывать ему скорую кончину.

Сестры Габриэла и Агата не произвели на нее большого впечатления. Молодые, не старше тридцати лет, с очень гладкой на первый взгляд кожей, они казались изваянными из хорошо отполированного мрамора.

Самому массивному из семи монахов было около пятидесяти. Он говорил и жестикулировал очень медленно, бледность и одышка, судя по всему, одолели его даже после короткого приветствия в адрес Марион. Та немедленно присвоила ему прозвище Брат Анемия[10]вместо его истинного имени — брат Кристоф.

Оставались еще брат Жиль и сестра Люсия, люди весьма преклонного возраста, с острым и непроницаемым взглядом, сильно выдающимися вперед крючковатыми носами, напоминающими орлиный клюв, и тонкими губами. Так похожи друг на друга, что их вполне можно счесть родственниками. У Марион не возникло желания предсказывать их смерть; почему-то это перестало забавлять ее.

Брат Жиль долго смотрел ей в лицо, не произнося ни слова. Он довольствовался тем, что сложил кисти рук на животе и скрестил длинные узловатые пальцы.

— Полагаю, теперь вы познакомились со всеми, — резюмировала сестра Анна.

Брат Жиль стал притворно кашлять, выражая свое несогласие.

— Ах да, почти со всеми — остался еще брат Серж, глава нашей общины. Он не смог освободиться, вы познакомитесь с ним чуть позже.

Повисло неловкое молчание. Брат Дамьен наклонился к Марион.

— В чем бы вы ни нуждались, без колебаний сообщайте об этом нам.

В его добрых словах не было ни грамма чопорности или слащавого сочувствия. «Я даже тронута его искренностью», — подумала Марион.