Читать книгу "Русская семерка - Эдуард Тополь"

– А русские женщины красятся? Я слышала, что это запрещено… – сидевшая на переднем сиденье автобуса высокая сорокалетняя жительница Нью-Джерси – та самая, у которой из кармашка чемодана исчезли жевательные резинки и тени для век, – откровенно кокетничала с переводчиком. Она ужасалась русским морозам так, словно в своем Нью-Джерси никогда не видела снега, спрашивала о мелькавших за окнами машинах, о сексе в России.

– Что за чушь! – улыбнулся гид. – Ну, как можно запретить женщине краситься?! Было бы чем! – и, посерьезнев, он сказал в микрофон: – Леди и джентльмены! Вы приехали в страну, которая отличается от всего виденного вами до сих пор. Но это не зверинец, здесь живут такие же люди, как везде! Прошу вас, забудьте о той лживой информации, которой вас напичкали ваши телевидение и газеты. У нас еще немало недостатков, но сейчас мы сами говорим о них громче и откровенней, чем даже «Вашингтон таймс». Перед вами, господа, живая и интересная страна, в которой сейчас происходят поразительные процессы. Смотрите и делайте свои выводы сами! Мы не прячем теперь ничего…

Но Таня и без его совета уже давно прилипла лицом к окну. То, что она видела, ошеломляло ее. Конечно, она давно читала, что Москва разрослась, что здесь построено много новых домов, но то было какое-то внешнее, словно бы постороннее знание, а внутренне она была уверена, что летит в свою старую Москву, которую большевики наверняка превратили за эти семьдесят лет в какие-нибудь полуруины наподобие тех жутких районов Бронкса, куда завез ее однажды по ошибке какой-то таксист-пуэрториканец. Впрочем, даже если бы в Москве оказалось не так ужасно, как в Бронксе, она бы тоже приняла это как должное – ведь должны же большевики хоть как-то поддерживать жизнь в стране…

Однако то, что она видела сейчас сквозь широкое окно комфортабельного автобуса чешского производства, категорически не совмещалось с ее представлениями о коммунистическом концлагере по имени «СССР». Огромные, неохватные взглядом жилые массивы из новых двенадцати- и шестнадцатиэтажных светлых домов стояли по обе стороны прямого шестирядного шоссе. Такие пригороды Таня видела в Европе, в рабочих районах Парижа, но даже там, в Париже, такие двенадцати- и шестнадцатиэтажные дома стоят тесно и кучно из-за дороговизны на землю, а здесь – простор, какие-то заснеженные парки, снова жилые дома, школы, троллейбусы, стадион, и опять – парк, а за ним очередная панорама белоснежных домов, и все это – в розово-морозном окладе дрожащего марева восходящего за лесом солнца, все это искрится в солнечных лучах, словно тихо звенит инеем, чистым воздухом… Господи, да Россия ли это?!..

– Посмотрите направо, – звучал в автобусе голос гида. – Перед вами Северный речной вокзал. В центре этого ажурного сооружения – башня со шпилем из нержавеющей стали. На ее вершине сияет пятиконечная звезда – одна из тех, что украшали кремлевские башни. Но не кажется ли вам, что здание этого речного вокзала напоминает стоящий у причала теплоход? Так задумывал его архитектор в 1937 году…

Элизабет взяла Таню за руку и подбадривающе сжала ее. Она видела, с каким лицом и как неотрывно смотрит Таня в окно и, кажется, вовсе не слышит, что говорят вокруг. И ей захотелось сказать что-то Тане, развеселить ее или даже заплакать от умиления перед величественной, как ей казалось, минутой встречи подруги с родиной. Но она боялась, что Таня разозлится или еще хуже – вдруг заплачет сама. Элизабет никогда не видела, чтобы княгиня плакала – даже там, в том флоридском госпитале в Сарасоте, где они познакомились два года назад, в день смерти Таниного мужа. Да, даже тогда эта суровая, властная княгиня не плакала, а просто брякнулась посреди вестибюля на пол, потеряла сознание и провалялась в госпитальной палате больше недели. А потом встала и с сухими глазами, без слез поехала на кладбище к могиле мужа…

Но теперь Элизабет была уверена, что слезы душат Таню, просто эта всегда сдержанная русская не позволяет себе расслабиться даже в такой радостный момент.

А Таня была благодарна Элизабет за то, что та молчит. Таня сама себя не понимала. Если бы она увидела то, что в душе ожидала увидеть – дома-трущобы с облупившейся штукатуркой, замусоренные улицы с людьми, одетыми в лохмотья, – испытала ли бы она какое-то мстительное удовлетворение? Если честно, то – да, испытала бы! Ведь это вранье, когда пишут в газетах, что Россия порабощена большевиками, что большевики завоевали Россию, захватили власть в ней. Кто-кто, а Таня сама помнит, как в 1917-м и 18-м годах пьянела Москва от красных большевистских флагов и лозунгов, как все, даже многие друзья отца, носили красные банты, как студенты упоенно распевали на улицах «Марсельезу» и «Яблочко». Страна сама отдалась большевикам, как пятнадцатилетняя девчонка с мозгами, закружившимися от хмеля, романтических обещаний всеобщего братства, равенства, свободы и вон там, за углом – счастья грядущего коммунизма. Рабочие семьи, опьненные властью, вселялись в особняки бежавших аристократов. И если бы теперь Таня увидела, что эти особняки превратились в руины, она с удовлетворением восприняла бы это как месть истории за ее расстрелянных в 19-м году родителей, за ее не рожденных по вине этих большевиков детей…

Но, с другой стороны, можно ли желать зла даже не детям, а правнукам тех, кого одурачили первые ленинские лозунги «Власть – рабочим! Земля – крестьянам! Мир – народам!»? И виноват ли этот голубоглазый мальчик-пограничник в том, что случилось с Таней шестьдесят восемь лет назад? Виноваты ли эти, сегодняшние, в том, что случилось с их Россией семь десятилетий назад?

И, тем не менее, при виде этих новых красивых микрорайонов, троллейбусов на широком проспекте, снегоочистительных машин и прочих примет цивилизованной жизни Таня сухо, почти оскорбленно поджала губы…

Рядом, у красного светофора остановился сияющий вымытыми боками трамвай. Несмотря на утреннее солнце, внутри трамвая еще горел свет. А все сиденья были пусты, кроме заднего, где, уронив голову на плечо, спал мужчина лет пятидесяти. Рот его был открыт, обнажив два металлических зуба, серые щеки заросли щетиной…

Таня в ужасе отпрянула от окна. Нет! Этого не может быть! Тому солдату, который ее насиловал, пятьдесят лет было уже тогда, в 19-м году! Господи, неужели теперь в России она обречена всюду видеть эти страшные тени прошлого?!..

Трамвай уже давно свернул куда-то в сторону, в депо, а Таня все не могла унять нервную дрожь.

– Что с тобой? Что случилось? – испуганно спрашивала Элизабет.

Тем временем гид продолжал:

– Мы въезжаем на знаменитую улицу Горького! Справа от вас площадь Белорусского вокзала и памятник пролетарскому писателю Максиму Горькому…

Таня жадно посмотрела на вокзал, с которого шестьдесят восемь лет назад она уезжала с родителями из этой страны. Господи, вот она, наконец, – ее Россия! Здание вокзала не изменилось – те же розовые и зеленые пилястры, купола на каменных башенках, массивные деревянные двери. И – Боже мой! – те же дворники в валенках, в полотняных фартуках, надетых поверх черных пальто и ватников, лопатами сгребают снег в сугробы, тяжелыми металлическими ломами долбят на тротуаре лед. Господи! – сокрушалась Таня, словно опять увидела привидение. Как семьдесят лет назад – дворники, ломы, валенки и даже резиновые галоши на валенках те же – чуни!.. Но где же Триумфальная арка?! Чем им мешала Триумфальная арка, построенная в честь победы над Наполеоном еще 150 лет назад?!..