Читать книгу "Гнев Шибальбы - Лин Гамильтон"

— Уверена, со временем это пройдет, — сказала я. — В конце концов, когда я училась в университете, я была самым большим консерватором в студгородке, и все потому, что моя мать временами вела себя несколько эксцентрично, и мне было за нее неловко. Теперь-то я понимаю, что она просто опережала свое время. Она никогда не следовала правилам, указывающим на то, что женщине позволено, а чего нет.

— Конечно, ты права, — ответила Иза, и на этом мы расстались. Иза направилась на фабрику, где производилась ее одежда, а я — осматривать Музей Эмильо Гарсиа, названный так в честь его основателя, зажиточного филантропа из Мериды. Музей располагался в бывшем монастыре, в нескольких кварталах от Пласа Гранде.

Я надеялась встретиться с доктором Кастильо Ривасом, у которого в музее был свой кабинет. Сантьяго Ортис сообщил мне, что прошлой ночью дон Эрнан так и не вернулся к себе в номер, но такое уже случалось, и никто не придал этому большого значения. Дон Эрнан часто увлекался поисками каких-нибудь сокровищ, и в такие периоды становился эксцентричен, а с годами эта склонность только усилилась. Я всегда рассматривала это его качество, как признак гениальности, вроде «безумного профессора». Его жене, если я не ошибаюсь, это нравилось несколько меньше.

Я прошмыгнула мимо таблички с надписью «проибидо энтрар»[6]на двери для персонала на последнем этаже музея и остановилась у его кабинета. В кабинете было темно, а дверь — заперта.

Я решила разгадать загадку дона Эрнана о пишущих кроликах. Мне показалось, что он дал мне слишком мало информации, но мы с доном Эрнаном провели в свое время вместе не один чудесный день в поисках товаров для моего магазинчика, и я была намерена проникнуть в суть этого дела.

Именно доктор Кастильо первым познакомил меня с цолкин, способом отсчета дней у майя, поэтому я в первую очередь подумала об этом. Он объяснил мне, что существует двадцать названий дней и тринадцать связанных с ними чисел. Каждому дню соответствует одно число: один — имиш, два — ик, три — акбаль, и так далее. Поскольку названий больше, чем чисел, четырнадцатому снова дается число «один». Проходит 260 дней, прежде чем первое название и первое число, в моем примере «один» и «имиш», снова совпадут.

В один из своих прошлых визитов в Мериду, как-то поздно вечером за чашкой очень крепкого мексиканского кофе в полумраке ресторана «Каса де лас Буганвильяс» дон Эрнан объяснял мне:

— Чтобы понять майя, ты должна понимать их концепцию времени, — говорил он. — Как и мы, майя разработали способы записи периодов времени. Как и мы, они дали дням названия, но в отличие от нас они наделили эти дни характерными признаками. Большинство из нас забыли происхождение названий дней — например, ваш четверг был днем норвежского бога Тора, а среда — днем Вотана[7]— а многие из народа майя до сих пор помнят о значении своих дней. Для майя все зависит от характеристики дня, его порядкового числа, свойств хааба или того, что мы бы назвали знаком месяца, а также от характеристики знака квадранта, четырех божеств, каждое из которых различается по цвету: красный для востока, черный для запада, белый для севера и желтый для юга. Каждое из этих божеств управляет одной четвертью из восьмисот девятнадцати дней.

— Мне кажется, это чем-то похоже на то, как мы наделяем человеческими характеристиками знаки зодиака и судим о событиях по движению планет. К этому прибегали даже американские президенты, — сказала я. — А взаимосвязь дня-числа и дня-названия очень похожа на наше «пятница, тринадцатое».

— Да, но как ты узнаешь в дальнейшем, система майя гораздо сложнее и может двигаться вперед и назад, проходя огромные периоды времени. Мы измеряем время годами, декадами, веками и так далее, а майя измеряют время катунами, или циклами по двадцать лет, и бактунами, циклами двадцать раз по двадцать лет, или циклами по четыреста лет. У нас самая большая единица времени — тысячелетие, а у майя она гораздо больше. У них, например, есть калабтун, период в сто шестьдесят тысяч лет. Они ведут счет времени с начала того, что они считают нынешней вселенной, четвертой, по их подсчетам. На храмах майя вырезаны даты и числа, предшествующие Большому взрыву, майя предсказывали даты на тысячелетия вперед. То есть для майя прошлое до сих пор живо.

Вспоминая этот разговор, я прошла по музею, стараясь отыскать связь с загадкой. Сегодня был «ик», день ветра, дыхания и жизни. Никакой связи с кроликом. Я мысленно перебрала двадцать названий дней. День «ламат», который наступит через шесть дней после «ик», имел некоторую ассоциацию с кроликом и луной или Венерой, но если связь и была, то я не знала, какая именно.

Возможно, думала я, это — игра слов, вероятно перевод на испанский. Но на ум ничего не приходило.

Думая, что ответ находится где-то в музее, я потратила добрую половину дня, бродя между экспонатами и тщетно разыскивая кролика майя.

Я стояла, наклонившись над артефактами из священной гробницы, как вдруг услышала позади себя голос.

— Послушайте, а не встречались ли наши взгляды в одном переполненном зале? — спросил голос с явным британским выговором.

Я повернулась. Это был тот самый мужчина из ресторана гостиницы, которого я видела прошлым вечером. Должна признать, что выглядел он так же безупречно, как и тогда. За ним стоял его смуглый приятель.

— Полагаю, вы — госпожа Макклинток, — произнес он, протягивая руку.

— Но вас я не знаю, — ответила я.

— Простите, я — Хамелин, а это — мой коллега, Лукас Май. Мне удалось убедить Норберто, что я учился с вами в одной школе или что-то в этом духе, и выпытать у него ваше имя. Раз уж мы часто встречаемся в одних и тех же местах, не могли бы мы пригласить вас выпить? Кофе, текила? Если вы не против короткой пешей прогулки, то тут неподалеку есть один чудесный бар на Пасео де Монтехо.

Он вел себе так уверенно, что я и опомниться не успела, как оказалась с ними на улице и через несколько кварталов уже шла по бульвару, улице с движением в три ряда, очень европейской по виду, которую жители Мериды несколько оптимистично называют Елисейскими Полями. В начале века, когда испанцы сколачивали целые состояния на торговле агавой, Мерида была одним из самых богатых городов в мире. Бульвар был главным местом в городе, местом, где богатые люди жили даже не в домах, а во дворцах, голубых, розовых, темно-желтых и желто-оранжевых, с воротами из кованого железа и искусно вырезанными декоративными украшениями, выполненными скорее в парижском стиле, чем в американском, и больше напоминали «прекрасную эпоху»[8]а не колониальный стиль.

Дома остались, но большинство семей переехало: видимо, содержание домов обходилось слишком дорого для их истощенных состояний. Некоторые дома были заботливо отреставрированы, и теперь в них размещались банки и офисы тех корпораций, которые могли себе это позволить, а другие продолжали величественно или безрадостно разрушаться.