Читать книгу "Проклятое дитя - Оноре де Бальзак"

— Седлай моего боевого коня, живо! Поедешь со мной.

Приказ дан был таким взволнованным голосом, что сонный слуга очнулся; он поднял на господина глаза и встретил пронзительный взгляд, подействовавший на него, словно электрический разряд.

— Бертран, — добавил граф, положив руку на плечо своего конюшего. — Сними кирасу и оденься капитаном гугенотского отряда.

— Боже великий! Мне одеться заговорщиком?.. Прошу прощения, ваша милость, я, понятно, ослушаться не смею, но, право, лучше бы меня повесили!

Ответ, приятный для фанатика графа, вызвал у него улыбку, совсем не соответствовавшую выражению его лица, но тотчас же он нахмурился и сказал резким тоном:

— Возьми в конюшне лошадь посильнее, чтоб тебе не отставать от меня. Мы понесемся, как пули из аркебуза. Держись начеку; когда я буду готов, я опять позвоню тебе.

Бертран молча поклонился и вышел, но, спустившись на несколько ступенек, пробормотал, прислушиваясь к завываниям урагана:

— Все дьяволы разгулялись, прах их побери. Где же нашему-то дома усидеть... В такую же вот погоду мы захватили Сен-Ло.

Граф отыскал в своей спальне костюм, который частенько служил ему для военных хитростей. В дрянном камзоле он стал похож на одного из наемных рейтаров, которым так неисправно платил жалованье Генрих IV. Переодевшись, он вернулся в опочивальню, где стонала его жена.

— Потерпите немного! — сказал он. — Если понадобится, я загоню лошадь, лишь бы поскорее привезти лекаря и успокоить ваши страдания.

В словах этих не было ничего зловещего, и графиня, осмелев, хотела было задать ему вопрос, вертевшийся у нее на языке, как вдруг граф сказал:

— Скажите, где у вас лежат маски?

— Маски! — повторила она. — Бог мой, зачем вам маски?

— Где у вас маски? — спросил он с обычной своей резкостью.

— В ларе, — ответила графиня.

В те времена носить маски считалось для дам делом столь же естественным, как для нынешних женщин носить перчатки. Но графиня невольно вздрогнула, увидев, как ее муж, порывшись в ларе, выбрал для себя короткую маску На голову граф надел дрянную фетровую шляпу с общипанным и сломанным петушиным пером и стал совершенно неузнаваем. Он потуже стянул на себе широкий кожаный пояс с ножнами и, против своего обыкновения, вложил в них кинжал. В этом жалком одеянии он был столь страшен и двинулся к постели с таким грозным видом, что графиня подумала: «Пришел последний мой час».

— Не убивайте! Не убивайте нас! — воскликнула она. — Пощадите ребенка, и я буду всегда любить вас.

— Видно, вы чувствуете себя очень виноватой, раз предлагаете мне во искупление своих грехов любовь, которую вы и так обязаны питать к супругу.

Голос графа звучал зловеще под бархатной маской, а тяжелый взгляд, устремленный на жену, совсем ее уничтожил.

— Боже мой! — горестно воскликнула она. — Я ни в чем не повинна. За что я должна погибнуть?

— Не о смерти вашей идет речь, — ответил ее господин и повелитель, выйдя из задумчивости, в которую он погрузился. — Но ради любви ко мне вы должны в точности выполнить то, что я от вас потребую сейчас.

Он бросил на постель одну из двух масок, которые держал в руке, и жалостливо улыбнулся, увидев, как вздрогнула и безотчетно прикрылась рукою его жена, когда на плечо ей упал легкий лоскуток черного бархата.

— Ну вы уж непременно родите мне трусливого неженку! — воскликнул он. — Пусть на вас будет эта маска, когда я вернусь. Я не желаю, чтобы какой-то мужлан похвалялся, что он видел графиню д'Эрувиль.

— Зачем звать мужчину для такого дела? — тихонько спросила она.

— О-о, милочка!.. Или я здесь не хозяин? — ответил граф.

— Значит, еще одна тайна? К чему же, к чему это? — в отчаянии воскликнула графиня.

Господин ее уже исчез, и этот возглас не представлял для нее опасности. Ведь зачастую угнетатель теснит свою жертву тем больше, чем сильнее говорит в ней страх.

В краткую минуту затишья меж двумя порывами бури графиня услышала бешеный топот двух коней, летевших словно на крыльях через гибельные дюны у подножия скал, на которых был воздвигнут старый замок. Быстрый этот топот был заглушен шумом волн. И вот графиня оказалась пленницей в своем мрачном обиталище, одна среди ночи, то безмолвной, то грозно ревущей, одна, бессильная отвратить беду, приближавшуюся к ней гигантскими шагами. Графиня старалась придумать какую-нибудь хитрость, чтобы спасти своего ребенка, зачатого в слезах, ребенка, уже ставшего для нее утешением, основой всех ее мыслей, всех ее будущих радостей материнской любви, ее единственной и такой хрупкой надеждой.

Исполнившись мужества матери, она взяла медный рог, в который трубил ее муж, вызывая слуг, отворила окно и поднесла рог к губам, но извлекла из него лишь слабые дрожащие звуки, потерявшиеся над морской ширью, словно воздушный шар, выпущенный из рук ребенком. Она поняла бесполезность этой жалобы, неслышной людям, и принялась осматривать соседние покои, надеясь, что не все выходы заперты. Тщетно искала она в библиотеке, нет ли там какого-нибудь потайного хода; пройдя через длинную галерею, уставленную книгами, она выбрала окно, находившееся ближе всех других к главному двору, и снова затрубила в рог, но безуспешно боролась она с голосом бури. Совсем упав духом, она подумала было довериться одной из своих служанок, хотя все они были ставленницами ее мужа, но, пройдя в свою молельню, убедилась, что граф запер дверь, которая вела в людскую. Это было ужасное открытие. Сколько принято предосторожностей, чтобы отрезать ее от всего мира! Это говорило о намерении совершить без свидетелей какую-то ужасную казнь. И по мере того, как угасала последняя надежда, вновь поднялись боли, еще мучительнее, еще тяжелее, чем прежде. Предчувствие возможного убийства, утомительные попытки найти путь к спасению лишили ее последних сил. Она была подобна пловцу с затонувшего корабля, который преодолел уже много грозных валов, но, обессилев, идет ко дну от удара еще одной, хотя и менее страшной волны. В голове у нее мутилось от жестоких страданий, — начались роды, и она не замечала, как бегут часы. И в то мгновение, когда ей казалось, что дитя вот-вот родится, меж тем она совсем одна, без помощи, и когда ко всем ее душевным терзаниям прибавился еще страх перед каким-нибудь несчастным случаем, которым грозит ее неопытность, внезапно в комнате появился граф, — она и не слышала, как он вошел. Он предстал перед ней, словно дьявол в час истечения договора с грешником, продавшим ему свою душу: он глухо зарычал, увидя, что лицо его жены открыто; но, довольно ловко надев на нее маску, он схватил ее на руки, отнес в свою опочивальню и уложил в постель.

От ужаса перед появлением мужа и внезапным этим похищением у графини на мгновение стихли боли, и она окинула беглым взглядом действующих лиц происходившей таинственной сцены и не узнала среди них Бертрана, ибо он был переодет, а лицо его, так же как у графа, тщательно скрывала надетая маска. Верный слуга торопливо зажег несколько свечей, и свет их смешался с первыми лучами солнца, окрасившими багровым цветом стекла, затем Бертран встал в углу оконной амбразуры. Повернувшись лицом к стене, он как будто измерял ее толщину и был совершенно неподвижен, словно каменное изваяние рыцаря. Посреди комнаты графиня увидела низенького толстяка, стоявшего в полной растерянности, глаза у него были завязаны, а лицо так искажено ужасом, что невозможно было угадать обычное его выражение.