Читать книгу "Дочь дыма и костей - Лэйни Тейлор"

Несколько секунд спустя она зажала между пальцами вторую бусину и повелела, чтобы у него зачесался нос. Бусина пропала, ожерелье слегка укоротилось. У Каза задергалось лицо. Некоторое время он изо всех сил старался не шевельнуться, но не утерпел, быстро поскреб нос и мгновенно вернулся в прежнюю позу. Призывное выражение как ветром сдуло, и Кэроу пришлось прикусить губу, чтобы сдержать улыбку.

«Ах, Казимир, — подумала она, — не стоило тебе сюда приходить. Уж лучше бы ты проспал».

Загадав очередное желание, она встретилась с Казом глазами. Бровь его напряженно выгнулась. Кэроу наклонила голову, словно спрашивая: «Что такое, милый?»

На этот раз зудело место, чесать которое на публике стыдно. Каз побледнел. Бедра его сомкнулись, усидеть неподвижно не было никакой возможности. Кэроу дала ему небольшую передышку и продолжила рисовать. Только он расслабился и разжал ноги, как она принялась за него снова. Увидев напряженное лицо натурщика, Кэроу с трудом подавила смех.

Еще одна бусина исчезла у нее между пальцами.

И еще.

«Это тебе не только за сегодняшний день», — думала она.

За душевную боль, которая до сих пор неожиданно пронзала сердце; за ложь, спрятанную за улыбкой; за зрительные образы, от которых она никак не могла избавиться; и за чувство стыда из-за собственной наивности.

Одиночество гораздо хуже, когда ты возвращаешься к нему после бурного романа, — все равно что снять и снова натянуть на себя мокрый, холодный купальник.

«А еще, — думала Кэроу уже без улыбки, — это тебе за то, чего уже никогда не вернешь».

За утраченную девственность.

В тот первый раз на ней был только черный плащ, и она чувствовала себя такой взрослой — наравне с подружками Каза и Йозефа, самоуверенными славянскими красотками Светлой и Франтишкой, которых, казалось, невозможно ни смутить, ни рассмешить. Неужели она на самом деле хотела быть похожей на них? Притворялась такой же, как они, играла роль девушки — женщины, — которой ни до чего нет дела. Относилась к своей девственности так, словно та удерживала ее в детстве.

Она не ожидала, что пожалеет об этом. Да сперва и не жалела. Сам акт не разочаровал ее, но и не произвел большого впечатления. Это был лишь новый этап близости. Тайна для двоих.

По крайней мере, так она думала.

— Ты сама на себя не похожа, Кэроу, — при первой же встрече обратился к ней Йозеф, друг Каза. — Ты будто… светишься изнутри.

Глупо и самодовольно улыбаясь, Каз ткнул приятеля локтем в бок, и Кэроу поняла, что он проболтался. И не только ему — девчонкам тоже. Те понимающе кривили ярко накрашенные губы. Светла, с которой она позже его застукала, с серьезным видом сообщила, что черные плащи снова входят в моду, после чего Каз слегка покраснел и отвел взгляд в сторону.

Никому, даже Зузане, Кэроу об этом не рассказывала: сначала потому, что это была их с Казом тайна, а потом просто стало стыдно. Однако Бримстоун все-таки догадался — каким-то непостижимым образом — и не упустил возможности прочитать ей нотацию. Кстати, весьма любопытную.

Продавец желаний говорил настолько низким голосом, что казалось, это лишь тень от звука: в нижнем регистре, почти у порога слышимости.

— Жизненных правил мне известно не много, — начал он. — Но одно я все-таки знаю. Запомнить его несложно: не суй в себя ничего лишнего. Ни ядов, ни химикатов, ни дыма, ни алкоголя, ни острых предметов. Ненужных игл — для наркотиков и татуировок — и… ненужных пенисов тоже.

— Ненужных пенисов? — восторженно переспросила Кэроу, на миг забыв о своей печали. — А разве бывают нужные?

— Когда найдется нужный, ты об этом узнаешь, — ответил он. — Не растрачивай себя, дитя. Дождись настоящей любви.

Восторг испарился. Она-то думала, что уже встретила любовь.

— Ты поймешь, когда она придет, — пообещал Бримстоун.

Как же хотелось ему верить! Ведь у него за плечами не одна сотня лет. Никогда раньше Кэроу не думала, что у Бримстоуна тоже могла быть любовь, а теперь надеялась, что за свой век он накопил кое-какую житейскую мудрость и был прав.

Из всех сокровищ мира ее сиротская душа жаждала только одного: любви. Которой от Каза, разумеется, она так и не получила.

Кончик карандаша с хрустом сломался — так усердно работала она над своим рисунком, и в то же мгновение приступ ярости обернулся скоропалительным залпом желаний, укоротившим бусы до размеров колье. Каз, схватив в охапку одежду, бросился к выходу, не думая о своей наготе и спеша найти место, где можно дать волю рукам.

Хлопнула дверь, огорошенные студенты уставились на пустой шезлонг. Мадам Фиала удивленно таращила глаза поверх очков, и Кэроу стало стыдно.

Наверное, она перегнула палку.

— Что это с Болваном? — спросила Зузана.

— Без понятия, — ответила Кэроу, потупив взгляд.

Каз остался на бумаге — во всей своей чувственности и утонченности, словно ожидающий любовницу. Рисунок мог получиться хорошим, но она его испортила — слишком затемнила контуры. Изображение утратило изящество линий и превратилось в хаотичную мазню, в которой затерялся его… ненужный пенис. Интересно, что сказал бы Бримстоун? Он всегда выговаривал ей за бездумную трату желаний. В последний раз она загадала, чтобы у Светлы за ночь выросли густые и широкие, как толстые гусеницы, брови.

— Женщин, Кэроу, сжигали на позорном столбе и не за такое, — проворчал Бримстоун.

«Повезло, что мы не в Средневековье», — подумала она.

4

«Ядовитая кухня»

На других уроках в этот день ничего особенного не случилось. После двух лабораторных по химии и колористике Зузана отправилась на занятия в класс кукольников, а Кэроу — на живопись. Через три часа они вновь оказались в том же холодном зимнем сумраке, что и утром.

— В «Ядовитую кухню»? — осведомилась Зузана, едва ступив за порог лицея.

— Спрашиваешь! Я просто умираю с голоду, — ответила Кэроу.

Закрываясь от ледяного ветра, девушки направились в сторону реки.

Улицы Праги — фантазия, почти не тронутая двадцать первым веком. Да и двадцатым, и девятнадцатым тоже, если уж на то пошло. Город алхимиков и мечтателей, с булыжными мостовыми времен Средневековья, по которым бродили големы и мистики, которые топтали иноземные захватчики. Высокие здания — золотистые, карминные, бледно-голубые — украшены лепниной в стиле рококо, увенчаны красными крышами. Барочные купола зеленоватые, цвета подернутой патиной меди; острия готических шпилей готовы принять изгнанных с небес ангелов. Ветер несет воспоминания о чародеях, революционерах, скрипачах, а мощеные улочки вьются между домами словно ручейки. Бродячие музыканты в моцартовских париках, исполняющие камерную музыку, свесившиеся из окон марионетки — город-театр с кукловодами за бархатной ширмой.