Читать книгу "Самодержавный попаданец. Петр Освободитель - Герман Романов"

— Нам бы только поближе к османам подойти и в упор дать залп! Поднять сигнал — гнать на неприятеля!

Адмирал снова прижал подзорную трубу к глазу — турецкие корабли медленно вырастали на горизонте…

Бендеры

— Государь повелел взять Бендеры к годовщине Полтавской баталии, господа. И мы возьмем их сегодня! Хватит возиться у стен, мы и так тут ядер и бомб извели тучу! Вы знаете, что сказал Петр Федорович в своем письме, что я получил от него вчера?

Генерал-аншеф князь Василий Михайлович Долгоруков в раздражении топнул ногой и посмотрел тяжелым взором на собравшихся в шатре генералов. Те молчали, некоторые пристыженно отводили глаза.

Месяц ожесточенной бомбардировки турецкой крепости не дал значимых результатов. Да, город пылал — «греческого огня» не пожалели, ретраншемент и предместье заняли, стены цитадели зияли большими проломами, — но турки держались, ожесточенно сражаясь, и чуть ли не каждую ночь устраивали вылазки.

Штурмовать крепость император категорически запрещал, требуя всячески беречь солдат, пока под стену не будет проложен саперами подкоп и подготовлен фугас. Все было так до вчерашнего дня — и вот государь Петр Федорович дал свое «добро». Но в каких словах?!

— Бендеры не Троя, чтоб десять лет их осаждать! Вот что сказал благоверный государь-император. А потому, господа генералы, взрыв будет через два часа! Войска готовы, и теперь все зависит от нас самих! Помните — большие потери его императорское величество нам не простит! После штурма мы должны немедленно идти на соединение с армией — турки перешли Дунай, и их авангард наступает вдоль Кагула. Генеральная баталия неминуема, и мы должны к ней успеть!

Командующий осадным корпусом грозным взором обвел посуровевших от известия генералов и заговорил чуть смягчившимся тоном, видя, что те «прониклись», и теперь требовалось их подбодрить.

— Первыми идут гренадеры и охотники-казаки. Их поддерживают легкие пушки. Дома разрушать артиллерийским огнем и лишь потом идти на штурм. Заграждения разбирают саперы, пехота их прикрывает. Егерей в бой не бросать — это резерв на крайний случай.

Князь остановился, тяжело вздохнул и снова прошелся по шатру, крепко сцепив пальцы за спиной.

— Как только войска ворвутся в крепость, кавалерия должна двигаться ускоренным маршем, без всяких проволочек, к императору Петру Федоровичу. Все, господа. Помните — судьба войны в ваших руках, мы должны прийти на помощь армии! К делу!

Долгоруков взмахом руки отпустил собравшихся, и те чинно вышли из шатра, придерживая шпаги и пропуская друг друга. Василий Михайлович присел на раскладной стульчик и положил кулаки на походный столик, насупился, хмуро сдвинув брови.

Выволочка от императора Петра Федоровича целиком заслуженна. Саперы слишком долго копали подкоп, были изрядные опасения, что турки ведут контрмину. Для того еще два ложных рыли, и вроде удалось запутать османов. Но время, время!

На целую седмицу задержались, а турки — вот они, после Ларги пришли в себя. У Исакчи визирь собрал разбежавшихся и сам с янычарами перешел в наступление. Тут бы и им от взятых Бендер подойти, да только здесь провошкались!

Нет, подвести императора он не имеет права — князь ожесточился сам на себя сердцем. Прошло тридцать пять лет, когда он мальчишкой, под именем Васьки Михайлова, простым солдатом, поднялся первым на Перекопский вал, который преграждал русским дорогу в разбойничий Крым, и получил от фельдмаршала Миниха, который сейчас с корпусом осаждает Очаков, заветный офицерский шарф.

Василий Михайлович усмехнулся — жестокая царица Анна Иоанновна, почувствовав силы и разорвав «кондиции», подписанные по настоянию Верховного тайного совета, расправилась с родом Долгоруковых, что пытались ограничить ее власть. Его самого, десятилетнего мальчишку, отдали в солдаты навечно, повелев никогда не учить грамоте.

Он пять лет честно тянул суровую солдатскую лямку, но выручил случай. Перед штурмом Перекопа фельдмаршал Миних объявил по всей армии, что солдат, первым взошедший на вал, станет немедленно офицером.

И он тогда смог, чудом избежав смерти — янычары дрались с отчаянием обреченных. А Миних, когда узнал, кто такой Васька Михайлов, не отказался от обещания и пошел против воли царицы, буркнув — «я слово армии дал». Анна Иоанновна, узнав о том, решение фельдмаршала отменять не стала — ведь русские в Крым ворвались, радость-то какая! Просто закрыла глаза на такое вопиющее нарушение своего указа.

Василий Михайлович встал со стула и решительно сжал зубы — он волновался сейчас так же, как тогда, будучи мальчишкой, сжимая в руках тяжелую фузею и карабкаясь на крепостной вал…

Юконский острог

Солнце порядком припекало, щедро освещая достаточно широкую, заросшую тайгой по склонам долину ярким желтым светом. Северное лето короткое, но очень жаркое, природа как бы торопится набрать за короткие три месяца все тепло, чтобы пережить долгую и мучительную зиму с ее лютой стужей и пронизывающим до костей ветром.

Недаром северяне часто приговаривают — «у нас двенадцать месяцев зима, а остальное лето». Юмор своеобразный, конечно, но в каждой шутке есть доля шутки — поскреби немного, и во всей неприкрытой красе истина наружу вывалится.

Это как пожилая ветреница — вроде ничего, и личико, и фигурка, но стоит смыть толстый слой румян и пудры, так совсем иное увидишь. Так и на севере две зимы — одна холодная, а другая ну просто жутко холодная. Жить невозможно… Но живут же люди!

Так и в этой затерянной долине теплилась жизнь. Впрочем, это по мнению избалованных столичных петербуржцев. А по меркам Петропавловска, что на Камчатке, в противоположном конце раскинувшейся Российской империи, жизнь в Юконском остроге, что был затерян в горных дебрях еще более дальней Аляски, или Русской Америки, как ее стали называть с прошлого года, бурлила ключом, словно в долине гейзеров.

Четыре бревенчатых сруба с окошками, затянутыми какой-то мутной пленкой, с крышами из деревянных пластин, прижимались со всех сторон к небольшой часовенке, на луковке которой высился православный крест. Крепкий, с бойницами, частокол из заостренных бревнышек окружал поселение, добротные тесаные ворота из плах были надежной преградой не только для стрел, но и для ружейных пуль.

С краю возвышалась бревенчатая караульная вышка, на крыше которой трепыхался флаг в три горизонтальные полосы — белую, синюю и красную. Там, судя по редким бликам, стоял дозорный с фузеей. Именно на полированном стволе ружья играли солнечные лучи.

На берегу неширокой, но бурной и норовистой речки несколько женщин в индейских парках полоскали белье, старательно колотя им по камням. Под навесом у сложенной летней печи тоже копошились две индианки — одна помешивала что-то в бурлящем на очаге котле, а вторая старательно месила тесто — серое, с какими-то вкраплениями, невкусное даже на вид.

Впрочем, жители острога имели на этот счет совершенно иное мнение — хлеб на севере чудовищно дорог, как и вся еда, что не бегает по тайге, не плещет плавниками в ледяных речках или не растет в виде грибов, ягод и кореньев.