Читать книгу "Героям не место в застенках - Сергей Зверев"

Досталась она Олегу Борисовичу от его деда, генерала КГБ. Несколько дней Болдырев ходил в приподнятом настроении, предвкушая, как он приедет в деревню, протопит дом, наведет в нем порядок, а потом вплотную займется садом… Минутный телерепортаж в вечерних новостях заставил его забыть об этих простых земных радостях.

В тот вечер Олег Борисович, как всегда перед уходом домой, включил телевизор, привычно прослушивая последние новости и делая пометки в рабочем блокноте.

– Информация из Литвы, – внятной скороговоркой сообщил диктор. – В Верховном суде этой прибалтийской республики начались слушания по делу восьмидесятипятилетнего полковника в отставке Макара Капитоновича Бузько. Напомним, что ветеран Великой Отечественной войны, бывший чекист, был задержан следственными органами Литвы за преступления, якобы совершенные им в 1945 году во время службы в военной контрразведке Смерш. Согласно выдвинутым против него обвинениям Бузько участвовал в расстреле мирных литовских граждан. Так, в одном из сел Шяуляйского района по его приказу и при непосредственном участии было уничтожено девятнадцать человек, принадлежавших к националистической организации «Лесные братья». Сам Бузько вины за собой не признал и продолжает утверждать, что уничтожал только бандитов, которые мешали восстановлению законной власти на бывшей оккупированной территории. Его адвокат Римвидас Зданявичюс, литовец по национальности, придерживается того же мнения и требует изменения меры пресечения – с «содержания под стражей» на «подписку о невыезде». Однако литовские власти считают, что Бузько может скрыться от правосудия. Если его признают виновным, то ему грозит большой тюремный срок. Хотя, по большому счету, сколько бы ни присудили Макару Капитоновичу, в силу преклонного возраста и состояния здоровья для него любой срок может оказаться пожизненным…

Дальше диктор говорил что-то о забвении исторической памяти о Великой Отечественной войне, о том, что в прибалтийских республиках по-прежнему продолжают издеваться над русскоязычным населением, одновременно превознося членов профашистских организаций как непримиримых борцов со сталинским режимом. Но Болдырев все это уже не слышал. Еще в самом начале репортажа, услышав фамилию старика, он насторожился. Но как только на экране возникла фотография обвиняемого, он просто замер в каком-то ступоре, не в силах поверить в реальность происходящего. На фото, которое показывали по телевизору, Болдырев увидел хорошо знакомое ему с детства лицо. Лицо лучшего фронтового друга его деда, Ивана Болдырева. Того самого Макара Бузько, который спас своего фронтового товарища в 1941 году. Дед всегда рассказывал эту историю с дрожью в голосе.

…В июле сорок первого года войска вермахта наступали стремительно. Командование Красной Армии не успевало не то чтобы организовать хоть сколько-нибудь эффективную оборону по всему фронту, но хотя бы на неделю-другую задержать врага на основных направлениях удара, дать возможность эвакуировать наиболее важные предприятия, технику, склады продовольствия. Но самое главное – вывести в глубину России людей, прежде всего семьи военных, специалистов предприятий.

Пытаясь хоть как-то сдержать стремительное продвижение фашистских войск, в бой бросали всех, кто мог задержать противника. 5-я Особая школа НКВД специального назначения, которая, по замыслу создателей подобных учебных заведений, должна была готовить из уже действующих офицеров НКВД диверсантов для работы в тылу противника, в полном составе была брошена на оборону Шяуляя. Но пока из курсантов сформировали боевую часть, немцы, смяв малочисленные заслоны на главных дорогах, захватили Паневежис, станцию Шедува и вышли к Радвилишкису, небольшому городку всего в нескольких километрах от Шяуляя. Теперь он, по сути дела, оказался в тылу. В город вот-вот должны были войти передовые части вермахта. Руководство школы приняло, как тогда казалось, единственно правильное решение – объявить всех курсантов выпускниками, снабдить их неким подобием дипломов и отправить прорываться через линию фронта мелкими группами. А по возможности создавать в тылу у немцев диверсионно-партизанские отряды и впоследствии самим устанавливать связь с командованием соединений и частей Красной Армии.

«Выпускники», у многих из которых был определенный боевой опыт, разбились на группы по десять-пятнадцать человек и разбрелись по лесам Жмуди в надежде догнать откатывавшийся на восток фронт и выйти к своим. Не имея подробных карт, они шли наугад. Повезло немногим. К тому же идея с созданием диверсионно-партизанских отрядов в тылу противника провалилась с первых же дней. Местное литовское население не просто не желало воевать с немцами – наоборот, оно чуть ли не поголовно и довольно охотно с ними сотрудничало, выдавая оккупационным властям попавших в окружение советских солдат и офицеров.

Группа, в которую попали Бузько и Болдырев, была почти полностью уничтожена на пятый день после того, как они покинули Шяуляй. От двух десятков человек в живых осталось только шестеро, из которых двое были тяжело ранены. На вторые сутки после боя они вышли к какому-то хутору, хозяин которого на все вопросы твердил только одно – «ня супранту», что означало «не понимаю». Тогда взбеленившийся Болдырев, который негласно был командиром группы, пообещал, что они устроят на его подворье засаду и начнут отстреливать всех появляющихся в поле зрения немцев.

Литовец тут же стал «супранту руски». Не желая на хуторе стрельбы, он не только накормил окруженцев, но и дал им с собой провизии, лишь бы красноармейцы побыстрее убрались восвояси. И сразу же сдал их немцам, которые подъехали на хутор через несколько часов после того, как группа ушла в лес. На машине гитлеровцы достаточно быстро настигли советских бойцов. В результате короткого неравного боя контуженный взрывом гранаты Бузько и раненный в бедро осколком этой же гранаты Болдырев попали в плен.

Их впихнули в колонну таких же, как и они, военнопленных и куда-то погнали. Как потом выяснилось, на железнодорожную станцию Друя в Белоруссии. Там всех поместили в концлагерь, который пленные строили для себя сами. На голом месте оградили территорию колючей проволокой, которую немцы в огромных количествах возили с собой, поставили вышки для охраны.

Первые три-четыре дня пленными никто не интересовался. И не кормил. Между собой в лагере никто не общался. Задавать вопросы о том, как попал в плен, из какой части, откуда родом, в каком звании, было не только не принято, но и опасно. За такое могли и прибить, сочтя стукачом-провокатором. Все были заняты только поиском еды. Ели все, что могло бы сгодиться в пищу.

Через несколько дней, видимо, посчитав, что люди достаточно сломлены голодом и своим унизительным, безысходным положением, «в загон» неожиданно явилось несколько чинов. Всех пленных выстроили в шеренги. Толстый немец в мундире грязно-серого цвета и до блеска начищенных сапогах взобрался на открытую платформу грузовика и заговорил.

– Немецкое командование, – вещал он через рупор на ломаном русском языке, – предлагать вам работа. Вы есть ненужный элемент для ваша страна, которая очень скоро станет капитулировать. Если кто-то хочет выжить и стать подданный Великий Германия, он должен много и хорошо трудиться. Тех, кто станет отказываться работать и саботировать, ждет страшный смерть. Наше командование уметь хорошо заботиться о верный подданный. Все, кто пожелать работать, будет переведен в удобный барак, ему оказать медицинская помощь. Он будет получать еда, сигареты, новая одежда и ходить мыться. Он сможет жить. Остальные будут умирать…