Читать книгу "Урожденный дворянин - Антон Корнилов"

– Так как дело-то было? – снова спросил Николай Степанович у голого.

Тот покачал головой, упрямо поджав губы.

Переверзев нахмурился:

– Ты это… брось дурить! Тут тебе не твое Лимпопо! Дворянин!.. На родине на своей выкобениваться будешь!..

Говоря это, прапорщик глядел прямо в глаза голому парню. И заметил, что эти его слова будто бы… задели парня. Голый словно что-то хотел спросить… но снова промолчал.

– Одежда где его? – спросил прапорщик у Славика.

– Я ж говорю вам, Николай Степаныч, не было никакой одежды!

– Крачанов, не доводи меня!

– Не было одежды, Николай Степаныч!

– Алишер, проверь, – сказал Переверзев. – Фонарик возьми в бардачке…

Поиск одежды голого не принес никаких результатов.

– Который убег, он унес, – предположил вернувшийся сержант Ибрагимов.

Это было похоже на правду.

– Ладно, – сказал Переверзев Алишеру. – Поехали в отдел, там разберемся. Этих троих назад, терпилу – между собой посадите.

– Степаныч! – запротестовал Леха Монахов. – Я с голым мужиком в одной машине не поеду!

Николай Степанович махнул в его сторону рукой, что, вероятно, должно было означать: «Хватит болтать!», и подтолкнул Славика Карачуна к «бобику».

– Да Николай Степаныч… – загундосил Славик. – Чего разбираться-то?.. И так же все ясно…

– Конечно, ясно, – подтвердил Переверзев. – Банальный гоп-стоп.

* * *

Через час Переверзев курил с дежурным сержантом Комлевым во дворе отделения, у крыльца.

– Н-да… – промычал Комлев, мусоля в пальцах сигарету. – Не получается гоп-стоп-то, а, Степаныч? Преступники есть, потерпевший есть, а дела нет. Эти охламоны в три горла орут, что это пацан их уработал. А пацан молчит, как партизан на допросе у полица… Тьфу ты! Только предводителя какого-то требует.

– Врут они, – сказал Переверзев. – Непонятно, что ли? Крачанов вообще на условном… Думаешь, ему охота обратно на зону?

– Может, врут. А, может, и не врут. Только – если терпила рот не раскроет – они так и соскочат. Неужто они так его запугали-то? Чего он молчит? Хрень какую-то плетет…

– Да не их, наверно, он боится, – проговорил прапорщик. – Он начальство свое университетское боится. Чтоб папашке не сообщили. Надо в деканат ихний звонить, пусть сами разбираются.

– Чего? – поднял брови Комлев. – Какой деканат?

– Ну как? – в свою очередь удивился Переверзев. – Он же этот… иностранный студент, да? Из медуниверситета. Слышал, с каким акцентом говорит?

Комлев покрутил головой и хихикнул.

– Степаныч, а ты вообще иностранцев-то тех видел? – спросил он.

– Издалека…

– А сам с ними лично общался хоть раз?

– Ну… – пробормотал Николай Степанович, – ни разу. Постой, ты хочешь сказать, этот голожопый русский, что ли?

– А с чего ты взял, что он нерусский?

Старший прапорщик промолчал.

– Вообще-то, да, – вдруг сказал Комлев. – Есть в нем что-то эдакое… ненашенское. Говорит-то чисто, но как-то… не так. Вроде как по-старинному, что ли… Ну уж не иностранный студент – это точно! Надо же было такое придумать!..

Он посмотрел на часы и подытожил:

– Лучше так сделать, Степаныч: ты его доставил, я его принял. Оформлять пока не будем. Пусть опера разбираются, кто он таков и почему молчит, это их хлеб. Терпила до утра посидит в обезьяннике, подумает. Может, утром сам все расскажет. Что, на самом-то деле, нам голову ломать? Мы люди маленькие, так ведь?

Переверзев кивнул – Комлев говорил дело.

– А гопоту разогнать из отделения, – согласился прапорщик. – Оформи им распитие в общественном месте. Их-то личности секрета не представляют. В случае чего, найдем. Ну… и все. На маршрут пора.

Он оглянулся на «бобик», рядом с которым со скучающим видом прогуливался Алишер.

– Монах к Нинке опять прилип, – сообщил Комлев, указав на открытое окно медпункта, откуда слышалось глупое хихиканье медсестрички Нины и всплески хохота Лехи.

Николай Степанович свистнул. В окно выглянула рыжая косматая голова.

– Заканчивай веселье, – строго проговорил прапорщик. – Поехали.

* * *

Смена Переверзева закончилась в половину четвертого ночи. Домой он всегда ходил пешком, благо путь занимал около двадцати минут.

Хотя солнце еще не взошло, темнота быстро таяла на пустынных улицах. Дома выступали из полумрака будто освеженными, как после дождя. И с каждой минутой все громче и громче становилось щебетание невидимых птиц – словно в древесных кронах просыпались спрятанные там крохотные звонкие колокольчики. Когда Николай Степанович был моложе, он очень любил раннее утро; если ему случалось в такие часы оказаться на улице, в голове его сами собой рождались мысли о том, что жизнь-то… впереди еще длинная, и еще не поздно ее изменить к лучшему. Так было раньше. Последние несколько лет подобные думы Переверзева не беспокоили.

У подвального магазинчика с емким названием «24 часа» пыхтела грузовая «газель». Парень с мутным сонным лицом толкал в полуоткрытую дверь магазинчика деревянный поддон с хлебом. Поддон не пролезал. Снабженную тугой пружиной дверь всего-то надо было поддеть ногой, открыв пошире, но парень почему-то и не пытался этого сделать. Он упрямо таранил дверь поддоном, буханки подпрыгивали, грозя в любую секунду посыпаться на землю.

Николай Степанович спустился на несколько ступеней, протянул руку над головой парня, открыв ему дверь. Тот хрипло буркнул что-то, что могло сойти за благодарность. Николай Степанович вошел следом за ним.

Дожидаясь, пока продавщица примет товар, Переверзев остановился у одного из высоких одноногих столиков – в магазинчике, помимо всего прочего, торговали пивом и водкой на розлив. Продавщица не спешила, и Николай Степанович, опершийся локтями на столик, даже пару раз успел на несколько мгновений провалиться в дрему.

Он купил хлеб, десяток яиц, пачку сосисок и две бутылки пива. Поколебавшись немного, одну попросил откупорить – и вернулся с ней за столик.

Домой не хотелось. Вернее, хотелось домой – но только чтобы никого там не было. Ни Тамарки, которая после вчерашнего скандала будет ходить мрачнее тучи, ни Ленки, которая, конечно, закроется в своей комнате и врубит музыку. Прийти бы, поджарить яичницу с сосисками, позавтракать и завалиться на диван. Включить телевизор и под его лопотанье медленно засыпать…

Переверзев выпил обе бутылки, посматривая на часы. Когда пиво закончилось, было всего без четверти пять. Николай Степанович взял еще пару бутылок. Подумал… и погрузил их в пластиковый одноразовый пакет. Что ж теперь, сидеть здесь до половины девятого, когда жена и дочь уйдут из квартиры – одна на работу, другая в институт, на занятия по летней практике?