Читать книгу "Изыде конь рыжь... - Kriptilia"

времени покинуть приемную.

Можно было смело сказать, что день не задался.

И ошибиться. Потому что перед вечерним совещанием зашли в приемную Леонид Андреевич с Евгением Илларионовичем – да, войдя, разговора и не прервали.

- Но вы же понимаете...

- Я все понимаю, дражайший Леонид Андреевич – и именно поэтому считаю арест делом даже не преждевременным, а вовсе ненужным. Во-первых, нам нужен вычислительный центр, а он встанет...

- Что вы, Евгений Илларионович. Штолле прекрасно справится.

- Вот тут вы ошибаетесь, Леонид Андреевич. – Генерал-майор, по мнению секретаря, точно соответствовал образу жандарма из плохой фильмы о начале прошлого века: мягкий, медленный, ласковый и очень-очень страшный. – Александр Демидович Штолле – в высшей степени достойный ученый и прекрасно бы справился, если бы на земле царил мир, а в человецех – благоволение. А поскольку дело обстоит иначе, то сохранить лабораторию он не сможет. А мы будем заняты делами более насущными, и лаборатория Павловского повторит судьбу Пулкова и нашего основного вычислительного центра, что будет весьма горько.

Начальник департамента полиции морщится всем своим длинным лицом. Секретарь понимает: слишком уж привыкли полагаться на математиков. Во всем: от расчета расходов топлива до выявления домов с незамерзшими трубами – для подселения.

- Они нам, увы, нужны. Это первое. Далее – сотрудничество с генерал-губернатором и, в особенности, с нами весьма компрометирует Владимира Антоновича в глазах его более... свободолюбивых друзей. А это – желательное развитие событий. Кроме того, – тут Парфенов понижает голос, не до шепота, но за дверью уже не слышно, ни за той, ни за другой, – как успели сообщить мои московские коллеги, во время тамошних событий наш Владимир Антонович был как-то очень короток с Лихаревым. А Лихарев, как вы знаете, в новое правительство не вошел и вообще никуда не вошел, и, по слухам, собирался к нам, если уже не в городе. Согласитесь, что в этих условиях арест – мера немыслимая.

- Короток? – если Леониду Андреевичу неприятно, что его обошли с новостями, то по лицу и голосу того не прочесть. А может, даже и не обошли.

- Ходит слух, что они – друзья детства. По приюту.

Теперь морщатся оба.

- Скверная история, да, – сам себе кивает Парфенов. – Вернее, была скверной тогда. Сейчас-то... В любом случае, как мне кажется, одной возможности найти Лихарева, прежде чем он что-нибудь у нас учудит, достаточно, чтобы ограничиться наблюдением. Это если не вспоминать о том, что Владимир Антонович как он есть составляет славу российской науки.

Секретарь не замер, не пытается слиться с обстановкой. Сидит себе, работает с бумагами, слушает, раз говорят. Есть люди, которые не видят курьеров, техников, или как там в старом рассказе, почтальонов. Леонид Андреевич – из их числа. А вот Евгений Илларионович – нет. Он всех нарочно замечает и со всеми вежлив. И если он, войдя в приемную, не поздоровался и служебные тайны обсуждает, как будто вокруг северный полюс и от белого медведя до медведя за семь лет не доскачешь, то, значит, не забылся, а имеет свои виды, чтоб им пусто было.

Уже и внутрь давно проследовали, и двери закрылись, и чаю подали – и самому выпить пора, время, и дел еще столько, а все сидишь, как журавль с мытой шеей, думаешь – это Евгений Илларионович директора Рыжего предупреждал или, наоборот, провоцировал? Или даже не Рыжего, а вовсе – самого секретаря? И что теперь прикажете делать?

***

Связной кудахтал над бабушкой. Маша убивала ледяные узоры на стекле.

Пальцы быстро замерзали. Связной Канонира приходил сюда к бабушке. Все знали, что бабушка – не его. Бабушка некогда служила лаборанткой у профессора Павловского, а преемник Павловского теперь за ней приглядывает. Нашел молодую скромную квартирантку, чтобы та заботилась о старухе.

Старуха еще, в общем, была не старая, но из-за Альцхаймера немощная, нуждалась в присмотре. Маша жила в Петрограде четвертый год вполне легально, в войну закончила сестринские курсы. Слежки за ней не было.

Сегодня Екатерина Алексеевна пребывала почти что в добром здравии – Володеньку своего ненаглядного узнала, чашку в трясущихся руках держала крепко и даже не облилась. Отвечала разумно. Такие «светлые» дни приходили к бабушке все реже. Чаще она никого не узнавала, дремала в кресле или брюзгливо ворчала на коллег, наверное, давно померших. Ни «желтуха» – гепатолитическая лихорадка Эбола-Кравца, ни голод и холод ее не коснулись. До темной квартирки с окнами во двор-колодец Маша работала в госпитале, пока не заболела сама, и поняла: так всегда бывает. Всегда есть младенцы или старики, которые выживают там, где мрут молодые и сильные. Почему-то. Как попы говорят – неисповедимы пути Господни.

Этого связного Канонира Маша без злости видеть не могла. Господин профессор Владимир Антонович Рыжий, он же – «Домик», он же – известный всему черному рынку Петрограда, а, как говорили, и от Одессы до Ростова, Вова Мандарин. Пижон, губернаторский баловень, авантюрист. «Но голова у нас, какой в России нету, не надо называть, узнаешь по портрету: ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист; да умный человек не может быть не плутом...» – словно про него писано. На Камчатке или в Сибири не побывал только по случайности и недосмотру властей.

Маша не терпела, презирала тех, кто якшался с блатными и был у них вроде как за своего.

Старуха выпила чашку чая, настоящего, с медом, и задремала.

- Мария Никитична, пожалуйте и вы чай пить.

- А вы не подавитесь со мной чай пить? – Она отвернулась от окна, взглянула прямо. Вся правая половина лица у нее была – родимое пятно густого винного цвета. Пламенеющий невус. Лечится только пересадкой кожи.

У доктора мудреных наук во взгляде не было тех деланных слепоты и бесстрастия, что у прочих. Хуже: там явственно читались ухарство и готовность прямо сейчас затащить Машу в постель. Вопреки очевидному и благодаря своей неслыханной мужественности. Ей так и хотелось всегда спросить – мол, лапу эскимоске вы уже пожали?

При ее занятиях влюбляться было – хуже, чем при ее роже.

-