Читать книгу "Королева Виктория. Женщина-эпоха - Наталья Павлищева"

По тому, как живей зашелестели вокруг юбки дам, стало ясно, что король приближается. У девочек уже болели ноги и спина от долгого и уж очень низкого реверанса, но они терпели. Шаг, еще шаг… и вот его величество уже рядом, совсем рядом… сейчас… еще мгновение, и он обратится… тогда надо чуть вскинуть глаза, потом скромно опустить и, снова присев поглубже (куда ж еще?!), ответить…

Ну… ну же! Она так долго стоять в неудобном положении не сможет… вот юбки зашелестели снова… Дрина рискнула чуть приподнять глаза и с изумлением увидела, что приветствует уже не короля, а идущих за ним придворных. Это же делала мать, пока не сообразила, что король прошел мимо, не только не поинтересовавшись своей племянницей, но и не заметив их.

Когда они выпрямились и чуть отошли в сторону, девочки услышали, как мать прошипела по-немецки: «Слепая развалина…». Герцогиня решила, что король либо отвлекся, либо просто сослепу не узнал свою невестку и племянницу. Положение срочно требовалось исправлять, поэтому герцогиня Кентская сделала еще две попытки нарочно попасть на глаза королю, во время третьей стало слишком заметно, что его величество избегает встречи с вдовой брата и ее дочерьми.

В ту ночь плакала не смертельно уставшая Дрина, а ее мать, обещавшая сквозь слезы шепотом и по-немецки, что уедет в Аморбах и увезет единственную наследницу трона… Хорошо, что девочка уже спала и ничего не слышала.

А на следующий день Дрина стала невольной свидетельницей разговора, заметно повлиявшего на ее отношение к Джону Конрою.

Феодора уехала куда-то с баронессой Шпэт и фройлен Луизой, няня миссис Брук ушла к прачкам, Дрина играла со своими куклами в некотором одиночестве, потому что в соседней комнате, дверь в которую была приоткрыта, герцогиня Кентская писала письма. Кукол у Дрины и Феодоры было множество – больше ста тридцати. Они были наряжены в довольно сложные костюмы, часто имитирующие исторические, некоторые даже изображали реальных персонажей. За неимением подруг для игры приходилось делать вид, что дружишь с королевой Елизаветой или королевой Анной, ведешь беседы с королем Генрихом Вильгельмом Завоевателем…

Многие куклы были просто дамами, но их никак не удавалось научить делать реверанс, их деревянные ноги не выдерживали напряжения. Зато у них хорошо получались разговоры о погоде… Куклы весьма натурально ахали при одном подозрении, что завтра снова дождь, правда, делали они это голосом самой Дрины, но для девочки кукольное поведение вполне заменяло жизнь. Дама в левой руке убеждала даму в правой, что не стоит ходить по парку в дождь, потому что могут промокнуть ноги и будет болеть горло. Дрина серьезно кивала и обещала голосом другой дамы, что ни за что не покинет дворец в случае плохой погоды.

Она так увлеклась, что не услышала, как в соседнюю комнату вошел сэр Джон Конрой, обратила внимание, только когда тот стал выговаривать матери за ее неподобающее поведение. Обвинять герцогиню Кентскую в неподобающем поведении?! Дрина с трудом удержалась от вопля изумления. А Конрой действительно почти ругал герцогиню за слабоволие:

– Неужели из-за единственной неудачи вы готовы бросить все?! Возможно, у короля было дурное настроение, болела печень, что часто бывает в последнее время, его кто-то разозлил…

Мать что-то отвечала, оправдываясь, она говорила тихо, потому Дрина не разобрала. Очень хотелось подойти к двери поближе и послушать, но девочка понимала, что если взрослые поймут, что она подслушивает, то рассердятся. Да и вообще это некрасиво – подслушивать. Но прислушиваться не прекратила.

Сэр Джон обещал посодействовать через принцессу Софью, сестру короля, которую тот просто обожал.

Принцессу Софию Дрина знала, эта сестра короля жила в Кенсингтонском дворце, только в другом его крыле. Джон Конрой почти открыто распоряжался всеми финансами Софии и ее большими домами, будучи неофициальным представителем принцессы повсюду, помогал воспитывать незаконнорожденного сына, удерживая того от неблаговидных поступков. Дрина слышала, как об этом однажды говорили меж собой баронесса и сама сестра короля. Тогда еще подумалось, что за неблаговидные поступки могут быть у Гарта? Наверное, он ел слишком много сладкого, отказывался от баранины и плохо мыл за ушами.

Дрине было все равно, какие там неблаговидные поступки Джон Конрой мешал совершать ее незаконнорожденному двоюродному брату, но тон, которым сэр Джон разговаривал с матерью, возмутил. Герцогиня оправдывалась, словно тоже совершила неблаговидный поступок. Вот еще!

Неизвестно, во что бы вылилось возмущение девочки, но пришла ее няня с выстиранными и выглаженными кукольными платьями, подслушивать больше не получалось, да и сама Дрина тоже отвлеклась. Но осадок остался, как и убеждение, что Джон Конрой плохо относится к ее матери.

Принцесса София чем могла помогла своему дорогому Конрою, но это было совсем не то, чего ждала герцогиня Кентская. Просто фройлен Луизу Лецен произвели в баронессы Ганноверские, а сам Джон Конрой стал рыцарем Ганноверского ордена. Об аудиенции у короля речи снова не шло. Но новый рыцарь не позволял герцогине опустить руки, он был настойчив.

И все же вовсе не его настойчивостью встреча короля и маленькой племянницы состоялась. Вмешался случай, как часто и бывает в жизни.

Король Георг

Георг IV был королем, по сути, с 1811 года, когда здоровье его отца короля Георга III стало настолько плохим, что пришлось назначать регента. Георг III страдал страшным заболеванием – порфирией, приведшей к полной слепоте, а до этого еще и к приступам умопомешательства. Георг-младший, воспитанный родителями в строгости и умеренности, стоило ему вырваться на свободу, пустился во все тяжкие. Бесконечные любовницы с огромными тратами на них, постоянными скандалами и попойками отнюдь не добавляли популярности наследнику престола и весьма раздражали короля, вынужденного оплачивать долги сына. Став совершеннолетним, Георг-младший переехал в свою собственную резиденцию Карлтон-Хаус, где безобразный образ жизни приобрел такой размах, что не хватало не только выделенной парламентом огромной суммы в 50 000 фунтов стерлингов в год, но и денег, добавляемых отцом.

Оплатив в очередной раз громадный долг сына, король поставил условие, что будет содержать его только при условии, что наследник престола женится, причем на немке. Зря Георг III надеялся, что супруга-немка сможет упорядочить жизнь его безалаберного отпрыска.

Свободных приличных германских невест не нашлось, после некоторых поисков вспомнили о Каролине Брауншвейгской, которой было 26 лет и давно пора замуж. У Георга-младшего была уже не просто любовница, а тайная жена, с которой пришлось развестись ради новой супруги, и еще одна любовница, потому он махнул рукой и дал согласие, не глядя, о чем потом серьезно пожалел.

Даже нарочно задавшись целью подобрать совершенно неподходящую для Георга супругу, более точно выбрать было бы невозможно. Каролина олицетворяла все, что терпеть не мог ее будущий муж. Она была толста, груба и крайне неопрятна. Упитанная, точно дворовая девка, невеста наследника имела и облик под стать, была краснощека, красноноса и толстозада. Вопиющее отсутствие вкуса во всем, начиная от манеры одеваться во что попало до привычки болтать без умолку и хохотать грубым голосом, повергло жениха в такое уныние, что тот явился на собственное бракосочетание в стельку пьяным, а первую брачную ночь проспал одетым, упав в, к счастью, незажженный камин.