Читать книгу "Ордин-Нащокин. Опередивший время - Виктор Алексеевич Лопатников"

судьбу ближнего боярина XVII века, чьи жизнь и служение были подвержены «отливам и приливам страстей человеческих, какие во всех веках были одинаковы»[4]. Ученому удалось изыскать немало свидетельств о своем герое, в том числе и в зарубежных архивах. В открытых им лифляндских источниках Ор-дин-Нащокин фигурировал как «весьма умный и хитрый человек. Он управлял так мудро, что снискал уважение граждан и поселян».

Работу в этом направлении продолжил историк Владимир Степанович Иконников (1841–1923), напечатавший в двух номерах «Русской старины» обширную биографию боярина. В отличие от предыдущих исследователей он не просто изложил факты, касающиеся жизни и деятельности Ордина-Нащокина, но и попытался охарактеризовать комплекс его идей, позволяющий считать его реформатором, прямым предшественником Петра Великого. На работе Иконникова, как и на других исторических трудах, базировался Василий Осипович Ключевский (1841–1911), уделивший Ордину-Нащокину существенное внимание в «Курсе русской истории» и оставивший, в частности, его яркий психологический портрет. В послереволюционный период Ордин-Нащокин оказался забыт вместе со всеми прочими государственными деятелями его времени, скопом зачисленными в «реакционное боярство». Его имя отсутствует и в «Русской истории» академика М. Н. Покровского, и даже в трехтомной «Истории дипломатии», изданной в 1940-е годы под редакцией В. П. Потемкина.

С началом «оттепели», в 1950—1960-е годы увеличилось внимание к изучению забытых страниц российской истории. Вместе с этим вырос и интерес к судьбе Ордина-Нащокина, к изучению его жизненного пути, к выдвинутым им идеям переустройства Руси. Формированию целостного взгляда на его личность и деятельность служат труды И. В. Галактионова и Е. В. Чистяковой[5]. Особое место занимает изучение внешнеполитических взглядов и инициатив выдающегося дипломата, которому были посвящены отдельные труды и темы научных конференций. На этом фоне особо выделяется монография видного историка Бориса Николаевича Флори «Внешнеполитическая программа А. Л. Ордина-Нащокина и попытки ее осуществления» (М., 2013). Большое внимание деятельности ближнего боярина уделено и в другой книге Б. Н. Флори — «Русское государство и его западные соседи» (М., 2010). Интерес к личности Ордина-Нащокина велик в Пскове, с которым связана большая часть его жизни; в 2010 году в этом городе издана книга местного историка А. Б. Постникова «Добрый человек старой Руси», посвященная биографии выдающегося земляка.

Растущий интерес к истории России в целом и бурному XVII столетию в частности позволяет надеяться на привлечение более широкого общественного внимания к личности выдающегося россиянина. Предстоит вновь обратиться к памяти о замечательном человеке, который в непростое для России время много лет самоотверженно защищал ее интересы, оставаясь честным, бескорыстным, последовательным и принципиальным государственным деятелем. В воскрешении и укреплении этой памяти заключается долг благодарных потомков.

Глава первая

РУСЬ НА ПЕРЕПУТЬЕ

«По правую сторону от царя, на всем виду у него, отчасти даже и влево, сидели с открытыми головами, в большом числе Бояре, Окольничие и Думные Дворяне из тайного Великокняжеского Совета, совсем не удостоившие нас поклоном ни при входе нашем, ни при выходе. Сам царь сидел на серебряном позолоченном престоле, поставленном не посередине, а в левом углу покоя, между двумя окнами и казался в тени… По середине его, над головою Царя, висел образ Богородицы Девы… Выше к своду висели на стене еще два светлых образа, выставленные для поклонения. На краю лавки, вправо от царя стоял серебряный рукомойник с подливальником и полотенцем, которые после того, как мы, по обычаю, поцелуем его правую руку, должны были послужить ему для омывания и обтирания ея, оскверненной нечистыми устами поганых, как называют московитяне всех приверженцев латинской церкви»[6]. Так описывает начало аудиенции у царя Алексея Михайловича барон Августин фон Мейерберг — посол германского императора Леопольда I, прибывший в Москву в 1661 году.

На иностранцев Московия XVII века, по мере того как они сталкивались с ее повседневностью, производила удручающее впечатление. Это особенно бросалось в глаза при сопоставлении с реальностями другой жизни, оставленной ими за пределами русских границ. Их представления не ограничивались одной лишь Москвой. Многодневные утомительные переходы по бездорожью от границ до столицы, от одного селения к другому рождали впечатления отнюдь не благостные.

Получившие известность мемуары, дневники, путевые заметки иностранцев, посещавших в ту пору Московию, приоткрывают своеобразие быта, нравов, поведения. Многое из того, что составляло реальности русской жизни, вызывало недоумение, ощущение ущербности, казалось нелепым. Неприглядное впечатление на иностранцев производили настороженность, закрытость, угрюмость московитов. Особо отмечали они распространенное в народе пьянство, от которого, по словам итальянца Александра Гваньини в его «Описании Московии», «происходит много соблазна, зажигательство домов… По домам по улицам только и встречаются пьяные от водки».

Выстраданная в ходе преодоления последствий Смуты русская государственность не могла сгладить унаследованные от Древней Руси углы и зазубрины. Религиозные установки, ценности, догматы на долгие времена предопределили отчуждение русских от других народов. «Латиняне»-католики, «басурмане»-мусульмане несли враждебное всему православному. Отношение к «чужебесию», его вредоносной сущности переносилось на повседневность, на быт, определяя духовную атмосферу, стиль жизни. Религиозный фанатизм непроницаемой стеной стоял на пути просвещения. Учебных заведений в традиционном, светском понимании на Руси не существовало. Всего лишь один человек на сотню умел читать и писать. Книгопечатание, ориентированное на издание религиозных текстов, находилось в зачаточном состоянии. Единственной светской книгой, по которой московиты сверяли жизнь, был «Домострой». Общественное сознание направлялось в сторону теологического, церковного начала. Стойкость, упорство, жертвенность в защите веры стали едва ли не определяющей чертой национальной самобытности, оборачиваясь тенденцией к самоизоляции, отгораживанию от внешнего мира, от его «тлетворного влияния». Ритуал с омыванием рук великого князя в ходе представления ему иностранных послов как раз и являлся «самобытной» формой демонстрации отношения властителя к «нечистым» иноверцам.

Элита, на плечи которой ложилось бремя государственного управления, кроме унаследованных от предков привилегий и природных качеств, не обладала ничем другим — ни знаниями, ни внутренней культурой, ни пониманием интересов страны. Русь оставалась невежественной, отсталой страной, чье население по части грамотности, образованности, просвещенности мало чем отличалось от тех, кто им управлял. Из глубины того времени доносятся до нас отнюдь не самые благожелательные суждения о Московской Руси и о людях, живущих в ней. Московитяне — народ «грубый, бесчувственный, жестокий». Они «лукавы, упрямы, необузданны, недружелюбны, извращены, бесстыдны, склонны ко всему дурному». «В Москве-де все люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут ложью». «Люди они хитроумные и непостоянные», обитают в «жалком рабстве нечестного государства». «Московитяне без всякой науки и образования, все однолетки в этом отношении». «Московиты хвалятся, что только они христиане, а нас они осуждают, как отступников от первобытной церкви и древних святых установлений», — отмечал Сигизмунд Герберштейн в своих «Записках о московских делах» (1549). Можно,