Читать книгу "Арлекины и радуги - Ирина Дмитриевна Голыбина"

возвращаться в привычную жизнь.

– Там что-нибудь осталось? – наклонилась она к чайнику.

Костя заглянул под крышку:

– Капелька. Заказать еще?

Вера помедлила секунду, зажмурила глаза, потом широко их распахнула и улыбнулась.

– Давай.

На улицу они вывалились в половине третьего ночи, пьяные вдрызг, но не шумные и оживленные, а сентиментальные и возвышенные. Костя вспоминал наизусть отрывки стихов, почему-то шекспировские трагедии – «Гамлета» и «Короля Лира». Напевал арии из опер, переходя от баса к контратенору, чем страшно Веру смешил. Изображал Вагнеровского Лоэнгрина с лебедем, для чего пытался поймать голубя, бродившего по тротуару. Голубь поглядел на Костю, как на сумасшедшего, и неторопливо взлетел, хлопая крыльями. В хлопанье явственно слышалось неодобрение.

Они прошли мимо автобусной остановки, потом второй, третьей. Кажется, Костя двигался куда-то конкретно, и Вера, чтобы прояснить ситуацию, спросила:

– К тебе или ко мне?

– Давай ко мне.

– Давай.

Он одобрительно похлопал ее между лопаток, подталкивая вперед.

– Тут совсем близко.

– Вот и хорошо.

С улицы, огибавшей кремль, они вышли на широкий проспект – главный в городе, носивший, конечно же, имя великого вождя, памятник которому успели демонтировать и водрузить на его место скульптуру бородатого Толстого в косоворотке и босиком.

Вокруг старца, несмотря на поздний час, сидела компания с переносной колонкой, из которой несся бойкий и несвязный рэп. Вера подумала, что Толстой, наверное, радуется тому, что он теперь каменный и не обязан слушать дурацкий текст.

По обеим сторонам проспекта возвышались жилые дома сталинской постройки; во дворы вели арки, забранные решетчатыми воротами для защиты от шпаны. Вера механически свернула к таким воротам, потянулась к карману, и Костя со смехом окликнул ее:

– Знаешь, что ли, куда идти?

Она вздрогнула, отступила, обернулась к нему:

– Ты вроде сюда показывал.

– Так и есть. Погоди, достану ключ.

Он вытащил связку на брелке, поднес к замку магнитную таблетку, и тот, пискнув, сработал, пропуская их внутрь. Во дворе было темно; на фоне неба вырисовывались черные ветки деревьев. Окон горело всего два-три, дом спал. Лампочка под козырьком подъезда зажглась, среагировав на их приближение, на лифте они поднялись на пятый – последний, – этаж, и, пока ехали, Костя попытался ее поцеловать, но не успел, потому что двери уже открывались и надо было выходить, отпирать замок, приглашать Веру в квартиру, похожую с лестничной клетки на мрачную пещеру. Костя щелкнул выключателем, пещера превратилась в просторный холл с книжными стеллажами, зеркалом от пола до потолка, массивным платяным шкафом и паркетными полами с узором.

Дверь захлопнулась, погасла кнопка лифта, и лестницу снова поглотила тьма.

Глава 2

Еще при Горбачеве дом четырнадцать на проспекте Ленина, по соседству с городской администрацией и рестораном «Буревестник», отреставрировали снаружи, выкрасив в цвет охры, обновили лепнину, залатали крышу, поставили внутри лифты, а лестницы выложили плиткой, что, конечно, слегка исказило его исторический облик, зато жильцы перестали жаловаться на постоянные протечки и на то, что в их возрасте тяжеловато подниматься пешком на пятый этаж – а также четвертый, третий и второй.

Жаловались в основном старожилы – те, кто получил квартиры сразу после постройки, совсем уж в незапамятные времена. Среди них были ректор областного университета на пенсии, главный инженер завода, выпускавшего шахтное оборудование – заметьте, женщина по фамилии Горячева, – и бывший начальник железнодорожного вокзала. Несколько квартир стояло опечатанными, поскольку они в свое время со смертью хозяев перешли государству. После реставрации их решено было выделить «лучшим людям города», в числе которых оказался знаменитый хирург, оперировавший в центральном госпитале.

К нему приезжали лечиться не только из Москвы и Петербурга, но даже из-за границы, несмотря на скудность оборудования и не лучшие условия в палатах; «золотые руки» Бориса Константиновича перевешивали любые неудобства. С молодой женой, учительницей литературы в местной школе, он въехал в пятикомнатные хоромы на верхнем этаже, сначала немного растерялся от такого простора, но быстро привык, обжился и устроил там все по-своему: выделил себе кабинет, жене библиотеку, а в угловой комнате с балконом запланировал детскую.

Обитатель детской не заставил себя долго ждать – черноглазый мальчик, криком добивавшийся немедленного удовлетворения любых своих капризов, появился в семье спустя год после переезда. Имя Константин он получил в честь деда, тоже врача и тоже знаменитого, как намек на будущую карьеру, путь к которой был для него проложен сразу двумя поколениями.

Пока же Костя Садовничий исправно ходил сначала в ясли, а потом в детский сад, учился читать под бдительным маминым оком и прекрасно знал, что, когда отец отдыхает, беспокоить его нельзя. В любой момент Борису Константиновичу могли позвонить и вызвать на операцию, каждый день без исключения он ездил к себе в отделение проверить выздоравливающих, выходных не брал, ограничиваясь в лучшем случае половиной дня в субботу или воскресенье, и не из корысти, а по искреннему душевному убеждению в своей незаменимости.

Ему периодически присуждали от государства какие-то премии и звания, вручение которых приходилось праздновать в «Буревестнике», куда Костю лет с семи стали брать тоже, строго наказывая сидеть тихо, в разговоры не встревать, слушать и мотать на ус. И Костя мотал: он довольно рано понял, что его отец – человек необыкновенный, выдающийся, один на миллион, сравняться с которым практически невозможно.

Когда в очередной день рождения его спросили, кем он хочет стать, подразумевая очевидный ответ, Костя пожал плечами и ответил: «Пока не знаю». Родителям следовало бы расслышать тревожный звоночек, но вокруг были гости, шумели дети, приглашенные на праздник, и Костины слова никто не воспринял всерьез.

В школу он пошел вместе с мамой: она работать, а он учиться. Косте в школе не понравилось – слишком много ненужной суеты, вечно ты кому-то что-то должен. Домашние задания он делал прямо на уроках, поскольку все, что проходили в начальных классах, и так знал. Зачем, скажите на милость, читать «Спутник букваря», когда дома целая собственная библиотека, уже неплохо освоенная? Мама за Костиным чтением не следила, позволяя ему выбирать самому, и он выбирал – сначала по обложкам, а потом по названиям, какое больше заинтересует.

Полки с русской литературой поначалу его отпугивали, потому что там громоздились целые собрания сочинений, обложки были все одинаковые, и названий прочитать он не мог. Тем не менее однажды без всякой школьной программы он добрался и до «Карамазовых», и до «Анны Карениной», и даже до «Кому на Руси жить хорошо». Пока читал, представлял себе, как бродят крестьяне – он надел на них карнавальные звериные маски, так вот сфантазировал, – по деревням,