Читать книгу "Росток - Георгий Арсентьевич Кныш"

ряд десятичных знаков, извлеченных десятками поколений математиков, арифмометров, цифровых счетных машин. Остается неуловимая малость, отличающая прямую от кривой... Кривая вывезет? Не вывозит! Даже миллионы знаков после запятой ни на йоту не удлиняют мостика взаимопонимания между прямой и кривой линиями. Так и у нас с тобой...»

Домой Григорию не хотелось идти. Аида никуда не денется. Выплюнув горькую веточку дерезы, он зашагал к кафе «Под башней».

Бронзовый прямоугольник, прикрепленный к стене, показывает прохожим вычеканенную на нем городскую башню. Покачиваясь на металлических стяжках-паутинках, она будто плывет в воздухе над шляпами и платочками, шапками и фуражками. На двух створках высоких почерневших дверей, выкованных из металла, причудливо сплелись завитки и прямые линии.

Что это? Вход в крепость? Эта схожесть усиливается близким соседством средневекового Арсенала, окруженного строительными лесами, сквозь которые проглядывают щербатые замшелые каменные глыбы. Глубокие щели между ними, заделанные свежим цементным раствором, словно зарубцевавшиеся раны на теле сказочного великана.

На высокой стене Арсенала, на выступе, расположенном почти под самой крышей, растет молоденькая березка. Как удалось ей прижиться там? За что она держится корнями? Трудно сказать. Слегка наклонившись, она будто заглядывает в ярко освещенные окна кафе, или, как его еще здесь называют, кнайпы, и высматривает кого-то из знакомых.

Обходя Арсенал, Григорий запрокинул голову. Облепленная снегом березка дрожала на ветру, покачиваясь над строительными лесами. Казалось, деревце тоненькими веточками-руками хватается за небо, чтобы устоять, не сорваться со стены Арсенала.

В памяти непрошено выплыли заученные, хорошо усвоенные соотношения между расстоянием до видимых на фоне неба предметов и их величиной.

Если бы в это время на небо выкатилась луна, Григорий наверняка вспомнил бы дискуссию о восприятии размеров небесного светила. Почему вблизи горизонта луна видится большей, чем в зените? Американцы Холвей и Боринг утверждают, что «тайна» скрывается в угле зрения, под которым мы смотрим на луну. Правы ли они? А может, все связано с неевклидовой метрикой пространства? Может, здесь роль играет опыт, накопленный центральными и нецентральными механизмами зрения?

«Луна возле горизонта... — усмехнулся Григорий. — А если все догадки верны?.. Материалисты считают объекты первичными, а ощущения — вторичными. Вот он, первичный объект, — каменные, в подтаявшей наледи ступени кафе «Под башней», полуоткрытая дверь...»

Григорий вошел в кафе, стряхнул снежную пыльцу с воротника, махнул кроличьей шапкой, рассыпав брызги капель. В лицо дохнуло теплом, запахами кофе, коньяка, табачного дыма. Теперь дело за ощущениями... «Первичный сигнал может быть изображен в виде алгебраической суммы всех слагаемых, так называемый ряд Фурье... Сома и дендриты[1] преобразуют внешние ощущения в...»

Григорий оглянулся. Ему почудилось, будто кто-то подслушивает, формирует и излагает его же собственные мысли.

— Черт побери! — выругался он. — Неужели эти сома и дендриты не надоели мне на работе!

Да, инерция мышления еще не затихла. Однако напряженность начала спадать. Григорий почувствовал себя легче, раскованней.

Вдоль стеклянной стены стояли небольшие круглые столики. Сидевшие за ними посетители время от времени подносили к губам крошечные чашечки с кофе.

Григорий посмотрел влево. Когда дверь открывалась, она словно отгораживала маленький закуток с одним столиком, что стоял рядом с онемевшим несколько лет тому назад музыкальным ящиком-автоматом, похожим на старинный ламповый приемник. Это было любимое место Григория.

Выше музыкального ящика, под лепным потолком пристроились полочки с керамической посудой — графины, кувшины, тарелки причудливой формы и раскраски. Противоположную стену украшала почерневшая бронзовая чеканка — улыбающийся толстоногий удалец, перепоясанный в талии широким поясом.

«Посадили Морозенка на тiсовому стiльцi, повиймали в Морозенка iз череса червiнцi», — всплыла в памяти Григория полузабытая песня, когда он увидел хмурого бородача за крайним столиком.

Григорий подошел к нему, поздоровался. Фамилия бородача тоже была Морозенко, но его почти всегда звали по имени, будто дразнили — Икарус. Лет десять назад он был неплохим художником-полиграфистом. Но, год за годом изощряясь в искусстве опорожнять рюмки, распылил по столикам кафе и ресторанов крупицы своего дарования.

— Из наших никто случайно не приходил? — спросил Григорий Морозенко.

Тот отрицательно покачал головой.

— Чтоб не скучать, возьми для меня и для себя. — Григорий протянул смятый трояк.

Морозенко тут же схватил его и, растолкав очередь возле буфетной стойки, крикнул:

— Фарида, два по пять дека с кофе!

— В долг не даю, — откликнулась чернявая круглолицая буфетчица. — Не мешай работать.

— Какой долг? За наличные! — Морозенко положил на стойку трояк, припечатал его ладонью.

— А вчерашний должок? — напомнила Фарида.

— Не мои... Коллегу встретил.

Наблюдая за этой привычной сценой, Григорий краем глаза заметил появление новых посетителей. «Мотыльки летят на свет. Одно из проявлений бихевиоризма. Еще две тысячи лет назад Демокрит утверждал, что душа и ее деятельность не что иное, как проявление движения мизерных, невидимых глазу частиц материи. Платон, наоборот, стоял на том, что душа не связана с телом. Она не материальная субстанция и поэтому может отделиться от тела. Аристотель выдвинул гипотезу о трех ступенях душевной деятельности — растительной, животной, умственной. Декарт одним из первых пришел к выводу, что животное способно лишь на реакции машинного типа и только человек наделен разумом. И вот — Герберт Вудворт, отец бихевиоризма. Он поставил под сомнение сам факт существования сознания. Разве Икарус Морозенко не может быть примером, подтверждающим теорию Вудворта о том, что не существует никакого внутреннего содержания психики. Нет, пожалуй. И потом, одиночный случай не дает достаточного количества статистического материала для обобщения... К тому же не следует забывать Фрейда...»

Морозенко принес четыре чашечки — две с кофе, две с коньяком, осторожно поставил их на столик. Высыпал сдачу — несколько монет:

— Ну что, опрокинем?

— Пей! — кивнул Григорий. — А мелочь возьми себе. Пригодится.

Ему стало скучно с Морозенко, и он опять погрузился в свои размышления.

«Фрейд силится истолковать сознание как некую завесу, как ширму, которая лишь временно и неполно скрывает сущность человеческой личности, ее инстинктивные устремления... Он утверждает, что существуют какие-то таинственные, непостижимые психические силы в виде судьбы, они и определяют фатально поступки человека, его душевные порывы... Стоп! Куда меня заносит? При чем же тут обленившийся, безвольный алкоголик? Ну, разорил он меня на несколько рублей, завтра разорит другого. Ну и что?.. Захотелось горького — выпей и не мудрствуй лукаво».

Григорий выпил