Читать книгу "Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович"

содержанию, всего советского мироустройства. Интонация, лексика, направление мыслей — все в этой книге узнаваемо и до боли знакомо:

«…Бакинцы, несмотря на гражданскую войну и продовольственные трудности, прилагали максимум усилий [здесь и далее курсив наш. — В. В.] для увеличения добычи нефти: вводили в строй бездействующие скважины, буровые станки, чтобы обеспечить страну ценными топливом и смазочными материалами. Если в мае, до национализации, месячная добыча нефти составила 180 тыс. т, то в июне в Баку было добыто уже более 290 тыс. т нефти. <…>

Англичанам нужна была советская нефть, и за короткий срок они вывезли из Бакинского района свыше 0,5 млн т различных нефтепродуктов. Но бакинский пролетариат даже в мрачные годы мусаватистской реакции продолжал оказывать братскую помощь молодой Советской республике: по инициативе большевиков-подпольщиков в течение двух лет рабочие, рискуя жизнью, нелегально перевезли в Астрахань более 23 тыс. пудов бензина и нефтяных масел.

В своих колониальных планах империалистические захватчики жестоко просчитались. В апреле 1920 г. войска Красной Армии при активной поддержке бакинского пролетариата изгнали их из Баку. Покидая Азербайджан, англичане вывезли из Баку почти все запасы бензина и большое количество смазочных масел. <…>

Несмотря на чрезвычайную занятость, В. И. Ленин не только следил за добычей нефти, ее доставкой, решением финансовых и продовольственных вопросов, но и вникал в тончайшие детали нефтяного дела».

В 1922 году, когда Ленин посылал свой горячий привет бакинским рабочим, Коле Байбакову было 11 лет. Но в воспоминаниях — ни теплых и ласковых материнских объятий, ни уличных пацанских стычек, ни запахов Каспия, ни курлыканья горлинок, ни свиста голубятников, ни криков старьевщиков, ни стука трамвайных колес, ни зовущих куда-то паровозных гудков — ничего человеческого. Только «отчет о проделанной работе».

Инженер — это звучало гордо

Почему после школы, выбирая дальнейший путь, Байбаков недолго размышлял?

Желание уроженца Баку стать инженером-нефтяником вряд ли требует объяснения. Кроме того, сыграла роль и престижность профессии. В дореволюционной России стать инженером мог далеко не каждый. Сама профессия не была массовой (инженерный потенциал империи к 1917 году составлял 11,8 тысяч человек), и слово «инженер» звучало гордо. В Советской России оно наполнилось еще и политическим смыслом, связанным с индустриализацией. «Что такое инженер? В чем его величие, в чем его гордость?» — обращался нарком тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе к выпускникам Института стали. Вопрос звучал риторически: величие и гордость были написаны на лицах. В 1930-е годы инженеры (наряду с пролетариями они олицетворяли Магнитку, Днепрогэс, Турксиб) были вознесены в общественном сознании на высокий пьедестал, и поспорить с ними за это почетное место могли разве что летчики. То была эра благоговейного преклонения перед техникой, которая «в период реконструкции решает все», и теми, кто ее создавал. Что же до нефти, то партия провозглашала: «Нефть является самым политическим продуктом. Как поставщик тракторного топлива и топлива для автомобилей нефтяная промышленность должна рассматриваться как база индустриализации».

«Вот в такое время в 1928 г. стал я, к великой радости моего отца, студентом Бакинского политехнического института, пожалуй, самого престижного вуза республики, — рассказывает Байбаков. — Тогда это было самой заветной мечтой бакинских мальчишек, твердо усвоивших формулу индустриализации: “Нефть — это кровь индустрии”. Нефтяник — главный герой советского времени — такое осознание пришло ко мне настолько рано, что, кажется, с ним я и родился. С малых лет я слышал от старших об огромном значении “черного золота” (так называли нефть еще в древности), о том, что российские нефтяники большие мастера в этом деле, одни из лучших в мире. Как же мне было не гордиться, что скоро и я им стану! В студенческие годы еще более окрепла моя ставшая впоследствии непоколебимой вера в то, что я призван служить великому делу, что моей родине “природой и историей суждено” стать одной из передовых стран в мире».

Студенческая юность Байбакова пришлась на годы первой пятилетки (1928–1932). «Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет. <…> Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Эти слова Сталина, произнесенные 4 февраля 1931 года на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, непрестанно цитировались преподавателями на лекциях, возникали всюду на плакатах, ими был полон агитпроп.

Первые два года индустриализация шла с перевыполнением. В результате задания были увеличены на 32 %, а затем еще на 45. В 1930 году, выступая на XVI съезде ВКП(б), Сталин сказал, что индустриальный прорыв возможен лишь при построении «социализма в одной стране», и потребовал многократного увеличения заданий пятилетки, утверждая, что по целому ряду показателей план может быть перевыполнен. Предполагалось, что дальнейшее увеличение плана будет приводить ко все большей эффективности труда. Но поощряемое партией стремление к «трудовым рекордам» обернулось приписками. Иногда приписки вскрывались. Тогда тех, кто приписывал, объявляли «вредителями» и расстреливали или отправляли в лагеря. Именно в годы первой пятилетки стал активно использоваться труд заключенных. 7 апреля 1930 года был издан указ о расширении системы трудовых лагерей, переданных Главному управлению лагерей (ГУЛАГу) в составе ОГПУ.

7 января 1933 года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин оценил свершения:

«Каковы итоги пятилетки в четыре года в области промышленности? Добились ли мы победы в этой области? Да, добились. И не только добились, а сделали больше, чем мы сами ожидали, чем могли ожидать самые горячие головы в нашей партии. Этого не отрицают теперь даже наши враги. Тем более не могут этого отрицать наши друзья».

Когда Байбаков учился на втором курсе, Азербайджанский политехнический пережил серьезную реорганизацию. Она диктовалась дефицитом кадров. Так, в тресте «Азнефть» в конце 1920-х годов на 48 тысяч рабочих приходились 588 инженеров и техников — лишь 1,2 % от общей численности. В 1928/29 году нехватка инженеров составляла 570 человек, в 1929/30-м — 675, в 1930/31-м — 817, в 1931/32-м — 922.

Профильные вузы не справлялись. Сколько специалистов ни выпускай, все мало. И тогда пятилетнее обучение сократили до четырех. Учебный план пересмотрели, сделав упор на приобретение практических навыков.

«Академическая программа, — вспоминал Байбаков, — была не столь обширной, зато очень насыщена практикой на производственной базе». А самым радикальным методом обучения стал «бригадно-зачетный»: «Класс разбивался на бригады по 4–5 человек. Проходимые предметы делились на отдельные разделы, которые после прочтения по