Читать книгу "Уйти и не вернуться - Ли Хочхоль"

управы, начал носить европейский костюм, и даже когда он просто чистил зубы, на его лице появлялось выражение собственной значимости. Теперь с самого утра он часто ходил по домам и велел всем явиться в контору.

Однажды, когда он чистил зубы, кто-то позвал его.

– В чем дело?

– Говорят, в деревню прибыли какие-то люди.

– Откуда?

– Из города.

Даже не позавтракав, деревенский голова тут же переоделся в свой единственный европейский костюм. Старая мать, которой было уже за восемьдесят, хриплым голосом сказала:

– Хотя бы поешь перед уходом.

Но сын ничего не ответил.

Квансок, который неожиданно стал помощником главы по внешним делам, и сегодня, как всегда шумно, шел на конец деревни. Темно-синий пиджак он не надел в рукава, а только слегка набросил на плечи. Обрадовавшись, словно он совершенно случайно встретил солдат Национальной армии, Квансок воскликнул:

– Это надо же! Пришли и ничего не сообщили! Ну ладно, милости просим! Как же это я не знал! – Он повернулся к детям, следовавшим за ним гурьбой, и продолжил: – Эй, вы! Думаете, тут у нас праздник? Облепили со всех сторон, будто это такси с невестой, вот я вас!

Квансок снова повернул голову в сторону солдат и, улыбаясь, извинился за ребят, сказав, что они еще маленькие и несмышленые. Только после этого, словно закончив свое приветствие, он, размахивая руками, начал всерьез рассказывать о ситуации в деревне:

– Наша деревня отличается от других. Все мы – от одного предка. Я хочу сказать, что мы – это одна семья и один род. Но, как говорят, в семье не без урода. Высечь их надо как следует, тогда, может, поумнеют. Мы их надежно заперли на складе деревенской мельницы. Но, с другой стороны, они не так уж и виноваты – веяния нынче такие (это было любимое выражение главы управы). Ну, если подумать, глупые они и несчастные люди. О! Может, сходите к ним? И им, и вам будет полезно: они у вас чему-нибудь поучатся, а вы их узнаете получше. Ну давайте, пойдемте скорее, пойдемте.

– Ладно, как скажете. Хотя мы ваших дел не знаем, но пойдемте посмотрим.

Квансок льстиво возразил:

– Э, как вы можете так говорить. Как не знаете наших дел? Наоборот, нам не обойтись без вашей помощи. Без вас у нас ничего не получится. Вот я, например. Что я знаю про либерализм или демократию? Ничего не знаю. Хотя я являюсь помощником главы управы по внешним делам. Вообще, ужас!

Уже осеннее солнце приближалось к полудню. Как раз в это время Квансок вышел из управы. Пиджак по-прежнему был только накинут на плечи. Поскрипывали его желтые остроносые полуботинки, которые он берег как зеницу ока и не надевал уже несколько лет. Квансок шел по деревне с таким видом, будто дел у него невпроворот и он готов наброситься на любого, кто хоть чуть-чуть сомневается в его занятости. Почти в каждом доме, мимо которого он проходил, громко лаяли собаки.

– Вот сучье племя, до сих пор не знаете, кто я такой. – Вытаращив глаза, Квансок замахивался руками, словно хотел их ударить, и громко кричал: – Сегодня фотографируемся для паспорта, все должны явиться. Собирайтесь под деревом, что у деревенской управы.

После этого видимо с кухонь, до Квансока доносился сдерживаемый смех деревенских женщин. Тогда на его лице явно отражалось раздражение, но, понимая, что сердиться на них глупо, тут же исчезало, и он сам начинал ухмыляться.

Жители деревни стали собираться под деревом, с которого опала уже вся листва. Женщины, как всегда, или стесняясь, или радуясь встрече, галдели и смеялись, прикрывая рукой рот. Волосы были собраны в пучок, на лице был макияж. Однако было видно, что макияж сделан неумело, была заметна только белая, как мука, пудра. Тем не менее вскоре они уже не стеснялись, громко разговаривали и весело смеялись. Но иногда, боясь упреков стариков, сидевших поодаль, скрестив на груди руки, женщины с опаской поглядывали в их сторону. Только невестка распорядителя Церемонии жертвоприношения духам деревни шутками веселила народ, не обращая внимания на стариков.

Среди всех женщин особо выделялась одна, жена Инхвана, вокруг которой толпились все остальные. В отличие от других женщин волосы у нее были завитые, кофточка была нежно-голубого цвета, макияж тоже был сделан очень умело: лицо выглядело естественным, а не разукрашенным, как у клоуна, спокойная поза была преисполнена достоинства. Даже когда слушала разговоры женщин, она с отсутствующим взглядом иногда или кивала головой, или презрительно улыбалась.

Ходили слухи, что замуж за Инхвана эта женщина вышла по любви. Она училась в городе в женской школе, а Инхван в это время ходил в одну частную школу в Сеуле. Они впервые встретились в утреннем поезде, когда ехали на море в Сончжон. Для большинства деревенских женщин история их любви представлялась такой необыкновенной, какая бывает только в сказках. Сравнивая свое замужество, когда им пришлось выйти замуж не по любви, а по воле родителей, они понимали, что их молодость была безжалостно загублена.

Отец Инхвана был крупным помещиком, и два года назад после конфискации всего имущества его семья бежала из деревни в город. Только когда в деревню вошла Национальная армия, семья вернулась домой. В день их возвращения деревенские старухи надели шелковые кофты, и все вместе пошли их приветствовать. С одной стороны, они радовались, будто вернулся хозяин деревни, а с другой – со слезами на глазах сетовали на его несчастную судьбу. Старуха-мельничиха схватила за руки мать Инхвана, которая вышла навстречу, и, проливая слезы, глубоко вздохнула:

– Надо же было такому случиться. Жалко вас, но у каждого своя судьба.

– Спасибо, что пришли. Знаю, что нелегко проделать такой длинный путь. – С этими словами мать Инхвана, взяв за руку мельничиху, провела ее в дом. Однако, когда они вошли в комнату, старуха, плача, начала рассказывать о своем единственном сыне, который связался с коммунистами и сбежал на Север.

Что касается самого Инхвана, то ему все это было безразлично. Он был достаточно худым, носил очки в тонкой оправе и ни с кем особо не общался. Засунув одну руку в карман вельветовых брюк, с толстой книгой под мышкой, Инхван, поглядывая на небо, прохаживался по деревне, словно ему до всего, что происходило вокруг, не было никакого дела. В стеклах его очков поблескивало осеннее солнце. Иногда он вынимал пестрый носовой платок и вытирал им стекла очков. Инхван производил впечатление человека, у которого душа чистая, как ясный осенний день. Квансок несколько раз предлагал ему вместе с ним заняться делами деревни, но Инхван так и