Читать книгу "Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова"

фильмов по телевизору, по которому и так смотреть было нечего.

В марте 1985 года генеральным секретарем ЦК КПСС был избран Михаил Сергеевич Горбачев. Устав от похоронных передач, народ вздохнул с облегчением. Горбачев был молод, неуклюж в русском языке и с огромным родимым пятном на лбу. Обещал держать курс и жить долго.

Катастрофа

Вся страна радовалась. Предыдущие политики немного сбились с пути, указанного Лениным, но теперь-то, как провозгласили с экранов, состоится «возрождение истинного социализма»!

«Возрождение» получило название «перестройка». Для народа она началась в мае. Был издан указ «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения».

Такова была первая реформа.

Осуждалось питие в обществе по любому поводу. На поминки и свадьбы выдавали не более двух ящиков водки по справке.

Если ты задумал выпить тихо один и для здоровья, ты мог купить водку. Она, равно как и другие продукты, стала выдаваться по норме: не более двух бутылок в руки. Цена с трешки подпрыгнула до десяти рублей (это при заработной плате инженера сто двадцать рублей). Когда водку завозили в магазин, образовывалась километровая очередь.

В городе появился антиалкогольный патруль: крепкие мужики хватали по вечерам возвращавшихся из гостей прохожих и предавали в руки правосудия.

Если тебе не нравился сосед, ты мог запросто отравить ему жизнь: звонишь в милицию и говоришь, что твой сосед – самогонщик. Постоянно самогон варили немногие, но у многих имелся в доме самогонный аппарат и книги о виноделии. Все это тянуло за собой штрафы, конфискацию и даже срок – в зависимости от размеров и обстоятельств.

Каждый день по радио и телевизору шли бравые репортажи о вырубленных виноградниках и демонтированных винных заводах.

Все, кто пил, продолжали пить. Но только не водку, а что придется: денатураты, одеколоны, всякую другую гадость. Возможно, в этом был и плюс: в первые годы перестройки многие пьяницы «отбросили коньки» или наложили на себя руки, очистив общество.

Фольклор не оставил действия Горбачева без внимания: по стране ходили анекдоты, самым известным из которых был следующий: мужик, не достоявшийся в очереди за водкой, поехал в Кремль, чтобы плюнуть в лицо Горбачеву. Вскоре возвращается и объясняет: «Там очередь еще больше».

Однако люди простили молодому, красивому, занятно говорящему генсеку эту реформу. Все по-прежнему ожидали перемен к лучшему. А некоторые, например измученные жены спившихся алкоголиков, были ему благодарны за преждевременный уход благоверных в мир иной.

Мою семью алкоголь сильно не волновал. Но когда городская кондитерская фабрика выпустила партию пирожных эклер, которыми отравились около ста пятидесяти человек, мы почувствовали: что-то пошло не так, как всегда. Потом пропали стаканчики в автоматах с газированным лимонадом; потом – сами автоматы.

Папа стал чаще критиковать действия правительства, а мама задумывалась, не зная, что ему ответить. Конечно, жить становилось труднее, но когда было легко?

Да и на разговоры у нее не было времени. Со мной она общалась примерно так: «Ты не пропылесосила пол; не вымыла посуду; не убрала учебники…» Да, у меня были недостатки, но было во мне и хорошее. Например, после уроков я с подругой перелезала через забор военной базы, расположенной неподалеку, и покупала там на специально для этой цели оставленные мамой деньги дефицитные печенье, масло, сметану. Шила: перешивала Дашеньке кофточки и юбочки. Любила гулять с сестрой вокруг дома. Укладывала ее спать, что было не так-то легко…

Но даже тогда, когда я делала что-то полезное, всегда встречала выговоры: когда мыла пол в квартире, то «заливала всю ванную», когда жарила картошку, то почему-то «синюю» и т. д.

Моей учебой мама не интересовалась, а мне до того надоело ходить за ней с дневником и канючить «распишись», что в четвертом классе я стала расписываться за родителей. В школе я училась на отлично, была любимицей учителей и редактором стенгазеты, где пропагандировала здоровый моральный образ жизни, рисуя карикатуры на девочек, носивших сережки, и мальчиков-двоечников. Я была достойной, как мне казалось, пионеркой и, как мама, верила в светлое коммунистическое будущее, несмотря ни на что.

Папа в мою учебу тоже не вмешивался. Агитационные плакаты и лозунги пользовались бешеным спросом, и он работал по вечерам. Его очень часто не было дома, а когда был, то они с мамой непременно ругались по всякому поводу. В первый раз они чуть не развелись, когда Дашеньке исполнилось полтора годика…

Семейная катастрофа разразилась в один из выходных дней, когда я затаскивала в подъезд коляску с Дашенькой с прогулки. Подходя к двери, я услышала мамин плач:

– Ненормальный! Ничтожество! Опять купил не то, что я просила! Я просила укроп для еды! А ты что принес за двадцать копеек? Для соленья! Ты все делаешь мне назло!

Папиного голоса не было слышно. Я позвонила. Дверь долго не открывали, а когда она открылась, на пороге стоял папа с авоськой. Он грустно посмотрел на меня, потрепал по волосам, пропустил коляску с Дашей в коридор. Поколебавшись, постоял некоторое время, потом решительно шагнул за порог.

– Папа! – заорала я, вцепившись в авоську.

– Отпусти, Надя.

– Ты вернешься?

– Да. Я на работу схожу и вернусь, – он обманывал меня, как наивного ребенка.

– Папа, не уходи…

Мягко выдернув из моих рук авоську, он вышел и аккуратно закрыл дверь.

На кухне тихо выла мама.

Я прошла в свою комнату и тоже заревела. Спустя минуту заревела Даша. Мама вскочила и влетела ко мне, перекрикивая общий рев:

– Ты-то что плачешь? Тебе какое дело? Ты о себе думай!

Эти слова что-то во мне оборвали.

Покормив Дашу, мать усадила ее в коляску и снова зачем-то пошла гулять.

– Проживем и без него. Не мы первые, не мы последние, – заявила она.

Я долго плакала. Потом решила, что нельзя допустить папиного ухода и для этого надо написать ему письмо.

«Милый папочка! Я тебя очень люблю. Без тебя будет очень плохо, и мне хочется, чтобы ты с мамой помирился…»

А вдруг я и для него, как для нее, ничего не значу?.. Надо привести более весомые доводы… Напишу про сестренку, про то, как она нуждается в папиной любви.

Кое-как запечатав эпистолярное произведение в конверт, я вышла на улицу. Невдалеке стояла мама с коляской и рассказывала подруге, какой у нее муж подлец. Меня она не заметила, и я, пройдя вдоль дома, отправилась к папе на работу. Я часто ходила к нему в мастерскую.

Дойдя до проходных стройтреста, остановилась. Стеклянные двери под папиным лозунгом «За бережливость и экономию!» были закрыты: выходной!

Я