Читать книгу "Ильич - Сергей Волков"

А вот провода точно воют не к добру. После таких вот дней, когда ветер и сухо, и небо высокое, всегда что-то случается. Или порежут кого-нибудь во время махача, или кто-то отравится палёной «Метаксой», или, чаще всего, просто труп найдут. В подвале или лесопарке. Романыч, пацан с «Тридцатки», весной наткнулся на такой. Они с двором бухали в лесу, он поссать отошёл — и увидел. Лежит мужик, в кожаной куртке, в штанах вельветовых. Воняет. И руки за спиной проволокой связаны. И уха уже нет, и кожа с черепа слезла.

Менты потом сказали: «подснежник», с осени остался. А ещё они сказали, что это был несчастный случай, и что умер тот мужик от сердечного приступа.

«Ага, — мрачно подумал Серый. — А приступ случился из-за того, что он сам себе руки проволокой скрутил. Хотя каждый же знает: ментам верить — себя не уважать».

* * *

После обеда надо было бы сходить на Ёрики, проверить, как там Афганец и вообще, но у Серого нашлись другие дела. Он собрался на «Баню». Зачем? Он и сам не знал. Собрался — и всё. Тянуло. Надежда, как известно, умирает последней. Всегда веришь, что чудо возможно, всегда кажется — а вдруг?

Да, Клюква теперь жила на «Двенашке», в коттедже у Флинта. Ну, у его сына, Сынули, у чма этого… Но на «Бане» у неё мать, квартира. Может же она к матери зайти? Вполне.

Примерно так и рассуждал Серый, а ноги сами несли его по Куйбышева, по Ленинградской, по Рыночной…

…«Баня» — странный двор. Три пятиэтажки, а с четвертой стороны забор Седьмой школы и бойлерная, большое двухэтажное здание из серых бетонных плит с трубой, похожей на кирпичную пушку, нацеленную в небо. Местная шулупень в школу ходит, понятно дело, прямо через дырку в заборе и мимо бойлерной. Там ещё гаражи какие-то, склады и трубы, укутанные блестящей фольгой. От труб зимой идёт пар, бойлерная тоже извергает облака белой, похожей на сладкую вату, воды в её третьем агрегатном состоянии. Короче, все парит и дымит, как Долина гейзеров на Камчатке.

Почему двор называется «Баня», понятно. А вот саму бойлерную называют почему-то «Мастерская», хотя никакой мастерской там нет. Может, когда-то давно была. Но это не важно. Важно, что Клюква жила в сорок шестом доме, в крайнем подъезде. И Серый её туда провожал много раз. И целовался у окна на втором этаже, рядом с батареей и почтовыми ящиками. И не только целовался, но и лез руками куда нельзя, а она, Клюква, была не против.

И всё было хорошо…

А потом в его жизни случилась армия, «Рота! Подъем!», стёртые до крови ноги, вечный недосып и старший прапорщик Пилипенко с его неизменным: «Солдат без работы — это преступление». А когда Серый демобилизовался, то выяснилось, что не только у страны, но и у Клюквы в жизни произошли большие перемены — там появился чёрный джип «Ниссан-патруль», «новый русский предприниматель» Флинт и его Сынуля. И ночные поцелуи у батареи в подъезде закончились.

И всё закончилось.

Серый свернул с Рыночной к «Бане», привычно огляделся — все как всегда. Несколько машин вдоль газонов, сарайчики в глубине двора, железные стойки для белья, похожие на буквы «Т», сломанные качели, грибок над пустой песочницей, огромные тополя вдоль забора Седьмой школы, и над всем этим — плывущая сквозь низкие облака труба, извергающая белый, жирный, сметанный какой-то, дым.

Или пар.

Дорога до крайнего подъезда левой пятиэтажки была известная Серому до мелочей, до каждой трещинки в бордюрах, до каждой выбоинки в асфальте, до… Да он даже цвет занавесок в окнах чуть не всего дома помнил!

И скамейку у гаражей. На ней, ближе к краю, вырезано: «С+Н». Серый и резал, любимым ножом-«рыбкой». Это было давно. Два года и три месяца назад. Ещё до армии, до ГКЧП.

В прошлой жизни.

Присев на скамейку, Серый закурил — а что ещё делать? Окна квартиры Клюквы выходили на другую сторону, но маячить под ними Серому не хотелось. Клюквина матуха, Татьяна Дмитриевна, всегда его не любила. Да она вообще никого не любила из пацанов, все хотела, чтобы доченька училась хорошо и на глупости не отвлекалась. По мнению Татьяны Дмитриевны, пацаны только этими самыми глупостями и занимались, и ничего больше на уме у них не было, и быть не могло. А Клюква «…девочка очень умная, но увлекающаяся. Поэтому до определённого возраста ей необходим строгий присмотр». Такую витиеватую фразу Татьяна Дмитриевна произнесла, когда Серый пришёл делать предложение в первый раз. Потом был второй. На третий матуха Клюквы вызвала милицию. Это было за две недели до того, как он ушёл в армию.

Теперь всё не так. Теперь никто и ни от чего не отвлекает Клюкву. Теперь она просто живёт с сыном самого богатого в городе человека в его загородном коттедже на «Двенашке». И Татьяна Дмитриевна очень довольна: «Наденьке так повезло! Это такая семья, такая…» Собственно, ничего конкретного, помимо этого восторженного блеяния, Серый от Клюквиной матухи не слышал. А когда попробовал надавить — мол, нам надо поговорить, передайте Наде, что я буду ждать её возле… — тут же услышал в ответ: «Ещё раз придёшь — позвоню Павлу Филимоновичу. Он пришлёт своих помощников. Они хорошие мальчики, образованные. Они тебе все объяснят, Серёжа».

Серый знал «хороших мальчиков» Флинта — они качались в Спорткомплексе и заседали в коммерческом ресторане «Шахерезада», принадлежавшем все тому же Флинту. Дрон, Комок, Рифат-очки, Пух и прочие «центровые». Серый ещё знал, что, в отличие от ментов, они не будут вести разговоры в кабинете и не ограничатся подзатыльником. Скорее всего, выбьют зубы, сломают руку или ногу и бросят в карьере за заправкой. Добирайся до города, как хочешь, лечись, выживай — и делай выводы. Или не делай. Но тогда в следующий раз тебя просто убьют.

Поэтому Серый и сидел на скамейке, гладил пальцем натеки краски на буквах «С+Н», а не шёл к Татьяне Дмитриевне.

Не шёл. Сидел. И надеялся. «Надежда — мой компас земной». Была в прошлой жизни такая песня. Теперь поют другое — про «два кусочека колбаски», «вишнёвую девятку» и «амэрикан боя». У Флинтова сынули девятка как раз вишнёвая. Прямо из песни. Но он предпочитает отцовский джип «Ниссан». Про джип песни нет, есть поговорка «Лучше с братками на «Гелике», чем с пацанами на велике», да и Сынуля ставит в основном иностранную музыку, Кайли Миноуг или «Эйс оф Бейс» — «Оу, началось…»

Прошло минут двадцать или чуть больше. Серый выбросил четвертую или пятую по счету сигарету и понял, что накурился до тошноты. Он готов был сидеть здесь, под тополями у гаражей, и час, и два, и хоть сутки — лишь бы увидеть Клюкву. Увидеть одну, без Сынули, без «мальчиков».

Без никого.

Увидеть, окликнуть, подойти. Поздороваться. Улыбнуться. И чтобы она улыбнулась в ответ. Тогда там, где сердце, сразу станет тепло. И небо как будто приподнимется, и ветер стихнет. И можно будет постоять чуть-чуть, хотя бы пару минут, греясь…

— Привет!

Девичий голос долетел, словно записочка на уроке. Серый вздрогнул, вскинул голову. Сердце дало перебой и зачастило, как шарик для пинг-понга по ракетке.

Но это была не Клюква. У подъезда стояла и улыбалась, по привычке чуть склонив голову набок и глядя сквозь крашеную чёлку, Лёнька.