Читать книгу "Лебедь Белая - Олег Велесов"

Я торопился: поскорее получить плату, сдать товар покупателю, и в Царьград, на новые хлеба. Говорят, цареградский василевс собирает войско для похода в Африканию. Путь туда лежит морем, так что моя небольшая дружина в самый раз сгодится. Занятие, конечно, и здесь найти можно, недостатка в нанимателях нет, тот же князь киевский, к примеру. Иль купцы, коим охрана нужна в дороге. Но василевс и платит лучше, и работа у него самая что ни на есть достойная истинного мужа – идти за тридевять земель, добывать себе мечом честь и славу. Дружина моя так и рвётся в бой. Хочет и земель новых посмотреть, и добычи взять богатой. Все они такие же без роду без племени, как я, такие же изгои. Так чего нам терять?

Я остановился перед двухэтажным зданием и постучал в обитую медными полосами дверь. Ромейские избы на наши вовсе не походят, будто не люди их ставили. Все они из кирпича сложены, а двери для крепости в полосах медных и в клёпках. Стены белой известью крашены, а в окнах прозрачные пластины, сквозь кои дневной свет беспрепонно в горницу льётся. Чудеса. Я когда впервые такие пластины повстречал, подумал, это железо особое, чтоб и свет был и крепость. Ткнул пальцем – а она возьми да осыпься мелкими осколками. Хозяину той пластины мне пришлось отдать два золотых солида. Во какая дорогая! Наши богатеи тоже стали такие пластины ставить, чтоб на ромеев походить. Но куда там. У нас разве это будет служить? Я ж говорю – она хрупкая, будто первый ледок на реке. Лучше бы глиняные пластины ставили, если уж разобьётся, так не жаль, правда, глина сквозь себя свет не пускает.

Дверь не открывали, и я постучал сильнее, кулаком. Что они там, уснули? Я ведь и плечом могу садануть, мне ваши двери, что медведю улей, даром, что полосатые – выломаю. Наконец послышались шаги, дверь приоткрылась и в узкую щель просунулась тощая физиономия с тремя волосинками над ушами.

– Что желает господин?

Голос тоже тощий и редкий, будто его обладателя ни разу в жизни не кормили. Рабский голос, мне такие голоса не нравятся.

– Господин желает видеть твоего господина. И поживее.

С рабами я не церемонюсь. Чего с ними церемонится? Уж коли сложилась судьба, что взяли тебя в полон, так перегрызи горло врагу или себе жилы, но оставайся свободным! Хотя… хотя не мне, наверное, судить об этом. На то Боги есть, они решают… Но рабов всё одно не люблю!

Раб почему-то не спешил выполнять требование. Он смотрел на меня снизу вверх круглыми глазами, в коих давно пропал блеск молодости, и не двигался с места. Странно, но он меня не боялся. Меня обычно все боятся, едва один раз взглянут, а этот стоит и хлопает белёсыми ресницами, будто не понимает, что я вместе с дверью войти могу.

– Господин мой изволит почивать после обеда. Будить не велено.

Голос по-прежнему тощий – но твёрдый, без признаков страха. То ли раб такой смелый попался, то ли он у своего господина в любимцах ходит, знает, что тот его защитит – одним словом, пускать меня в избу он и не думал.

– Добро, – кивнул я, не вдаваясь в спор. Я не любитель споров, ни к чему это, расстройство одно. – Тогда как господин твой проснётся, скажи: заходил, дескать, воевода Гореслав, но ты его не впустил. А когда он на дыбу тебя потянет, так моли бога своего, чтоб тот не позволил тебе долго мучится.

Я сказал это спокойно, безо всякого намёка на угрозу, однако взор дверного стража стал мягче.

– Что ж вы сразу не назвались? Господин велели без промедления вести вас к нему. Ждёт он вас.

То-то же. Дверь гостеприимно распахнулась, и я вошёл в сени. Нет, это у нас сени, а у них так сразу и не поймёшь что: длинный переход с разрисованными стенами, по углам высокие глиняные горшки, а к потолку на цепях подвешены тележные колёса, на коих стоят горшки поменьше. В тех, что поменьше, горит огонь. Я так понял, маленькие горшки для того нужны, чтобы смотреть куда ступаешь и ненароком не разбить горшки большие. Мне кто-то говорил, что эти большие по деньгам дороже прозрачного железа.

Дверной страж провёл меня в горницу, где из всего знакомого доброму человеку стояла одна скамья, да и та настолько хлипкая с виду, что садиться на неё было боязно, того и гляди развалится. Однако я сел. Страж попросил меня обождать, и побежал звать господина. Я рассудил так: бегать он будет долго. Пока ромей встанет, пока порты натянет, пока сапоги обует – я со скуки помру. Поэтому я сел поудобней, благо скамейка затрещала, но выдержала, скрестил руки на груди и стал осматриваться.

Стены в горнице тоже были разрисованы. С одной стороны девка в белой рубахе собирала виноград в круглую корзину, у нас таких не плетут, с другой стороны тоже девка, но уже без рубахи. Купаться, наверное, вздумала. Та, что без рубахи мне понравилась больше. Я на неё поглазел немного и смущённо отвернулся – не гоже за голыми девками подсматривать.

Возле лавки стоял высокий сундук без крышки. Внутри сундука незнамо для чего наделали полок, а на полки наставили посуды – кувшины, кубки, блюда – и всё из серебра да злата. Ну и чудаки эти ромеи, точно дети. Эдак зайдёт незнакомый человек, скрадёт что-нибудь, покуда не видит никто, и уйдёт. Коли хозяин такой богатый, что злато по горнице разбрасывает, так мог бы и сторожа к сундукам приставить.

Хозяина дома я видел всего раз. Слышать о нём слышал, а вот встретиться довелось лишь единожды. Имя у него самое что ни на есть ромейское – Марк Фурий Камилл. В Киеве он многим знаком, потому как у него здесь большое торговое дело и какие-то дипломатические интересы касаемо киевского князя. Поговаривали, что Фурий этот в чести у цареградского василевса и что тот ему многие секреты свои поверяет. Видный, выходит, господин. Но мне нет любопытства до его интересов, я в дипломатику не лезу, я и слово-то это лишь через раз выговорить могу. А виделся я с ним ровно две седмицы назад. Мы по ту пору в Киев пришли, купца одного сопровождали, и собирались в Царьград податься, на службу новую. Вот тут он ко мне и посунулся. Разлюбезный весь такой, улыбающийся, того и гляди лобызаться полезет…

Вспомни лихо! Едва успел я подумать о хозяине, как тот влетел в горницу и заорал с порога, будто его кошка оцарапала:

– Дорогой мой друг! Гореславушка! Как же рад я тебя видеть!

Он шел, вытянув перед собой руки, будто собирался обнять меня. Но я не девка, меня обнимать не надо. Что люди подумают, если увидят? Поэтому я чуть свёл брови, и ромей обниматься передумал.

– Ну, Гореславушка, как успехи наши? – тут же перешёл он к делам.

Я вздохнул: ох уж эти ромеи. Ну что за люди такие, что за обычаи бестолковые? Нет бы приветить гостя честь по чести: напоить, накормить, о здоровье справиться, за жизнь поболтать между прочим – не-е-ет, им о делах сразу сказывай. А вдруг я устал с дороги, вдруг у меня на душе тошно? А вдруг в меня злой дух вселился? Вдруг я не я? Бесы – они такие, увидят в человеке слабину и тут же в него селятся. Поди вот так сразу догадайся, кто взаправду перед тобой стоит? Проверить сначала надо. У нас такого гостя ни в одну приличную избу не пустят, будь ты хоть отец родной. Посиди-ка, для начала, в клети дворовой, а мы посмотрим – ты это али не ты. Да ещё в баньку сводят, ибо даже малец неразумный знает, что ни один бес не выдержит крепкого пара нашей баньки и сладкого духа распаренного берёзового веничка. Так-то вот.