Читать книгу "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

Когда в 1919 г. Красная армия прогнала Колчака из Омска и железнодорожная связь с Петроградом восстановилась, Йожа решил отправиться в дорогу вместе с женой (ее звали Полка). В Петрограде, где он пробыл около трех недель, он узнал об образовании Королевства сербов, хорватов и словенцев (СХС). Советские власти назначили его комендантом транспорта военнопленных из бывших австрийских земель, которых теперь отправляли в Югославию[45]. Вместе с ними в сентябре 1920 г. он вернулся на родину через Балтику, причем в Вене представители Югославии попытались запретить ему пересечение границы, поскольку два товарища-серба обвинили его в том, что он коммунист. Когда он приехал в Марибор, его вместе с молодой женой арестовали и неделю держали на карантине. Лишь затем ему, после пятилетнего пребывания в плену, разрешили вернуться в родное село[46]. Россия и Сибирь с ее тайгой, конями и лунным светом остались в его сердце на всю жизнь. К стране Советов, с огромной промышленной и военной мощью которой он познакомился позже, он до глубокой старости сохранил теплые чувства[47]. Когда в 1952 г., на пике конфликта со Сталиным, он проводил заседание со своими генералами и один из них стал в грубых выражениях проклинать СССР, Броз рассердился и заявил: «У каждого волка свое логово, которое он никогда не бросает. И я тоже так поступаю»[48]. Несмотря на все разочарования, сомнения и конфликты, Тито считал незыблемым, «что социалистический материк действительно существует и занимает шестую часть нашей планеты, и это – начало процесса, который невозможно остановить»[49].

Партийная деятельность

Дома Йосипа Броза ждала печальная весть – его мать умерла два года назад от испанского гриппа. Как вспоминала Полка, узнав об этом, он заплакал. Позже он признался: «Это был самый тяжелый день в моей жизни»[50]. Политическая и социальная ситуация на его родине коренным образом изменилась – Габсбургской монархии больше не было, и нишу, оставленную многовековым государством, заполнила странная химера: Королевство сербов, хорватов и словенцев, в котором под скипетром Карагеоргиевичей объединились славяне среднеевропейского и левантийского культурно-исторических ареалов. Помимо трех главных этнических групп и македонцев, черногорцев и боснийцев-мусульман, которых Белград не признавал самостоятельными нациями, в нем имелось по меньшей мере 17 меньшинств (албанцы, венгры, немцы и др.). Из европейских государств оно было наиболее разнородным по национальному составу: 80 % населения проживало в сельской местности, часто всё в тех же условиях, что и прежде под властью турок, если не в худших – из-за страшных бедствий, вызванных войной[51]. Было очевидно, что управлять таким пестрым и потенциально взрывоопасным сообществом можно лишь твердой рукой. Белградские правительственные круги стали вести жесткую политику: наряду с другими мерами в конце декабря 1920 г. был принят декрет (так называемая «Обзнана»), запрещавший деятельность только что учрежденной Коммунистической партии Югославии (КПЮ), и последней пришлось перейти на нелегальное положение. Конечно, это очень ослабило партию, созданную на основе довоенных социал-демократических и социалистических партий, имевших разные традиции и культуру: число ее членов сократилось с 65 тыс. человек (в 1920 г.) до 688 (в 1924 г.)[52]. Йосип Броз, хотя и вступил в партию, не принимал участия в ожесточенных политических баталиях между фракциями, которые велись «генералами без армий». Он выбрал другую сферу деятельности – профсоюзы, в которых коммунисты занимали прочное положение. Несмотря на это, ему не удалось избежать доносов, увольнений со службы, даже тюремных заключений и избиений в них[53]. Как и в довоенные годы, он не удерживался долго на одном месте: работал в Загребе, Беловаре, на верфи в Кралевице, в Велико-Тройстве и даже в вагонном депо в г. Смедеревска Паланка. На какое-то время он вернулся и к своей первой профессии – устроился официантом, но вскоре организовал среди коллег забастовку, и его уволили[54].

В 1926 г. он захотел вступить в Белграде в одну из местных партийных ячеек. Однако правая фракция, заправлявшая партийными делами в городе, отказала ему в приеме, поскольку ее руководители считали, что он не принадлежит ни к ним, ни к левым. «Эта фракционность настолько широко распространилась, что честные коммунисты не имели возможности вступить в партийные организации. Таким способом руководители обеспечивали прочность своих позиций , ведь они получали помощь от Коминтерна. То есть не просто помощь, это была регулярная ежемесячная плата , намного большая, чем зарплата чиновников высокого ранга. И это, помимо всего прочего, подвигло меня вступить в борьбу с фракционностью»[55]. Вернувшись в 1927 г. в Загреб, Броз начал агитацию: сперва – как секретарь Союза хорватских металлистов и кожевенников, затем – как секретарь городского комитета Компартии, в котором он присоединился к центристам, противостоявшим как левой, так и правой фракциям. Первая поддерживала федералистскую концепцию общественного и государственного устройства, вторая – централистскую, при этом, естественно, проявлялись и различия между политическими культурами Белграда и Загреба. Как впоследствии писал Мирослав Крлежа, «обсуждение не могло выйти из заколдованного круга: “без полной демократии нет решения национального вопроса” или “без решения национального вопроса нет полной демократии”»[56].

Поскольку с середины 1920-х до середины 1930-х гг. Коминтерн, объединивший все коммунистические партии мира и подчинивший их Москве, видел в Королевстве СХС, «этом искусственном творении Версаля», возможный трамплин для нападения империалистических сил на Советский Союз, он выступал за его распад и образование на Балканах федерации социалистических республик. В резолюции комиссии Коминтерна по особым делам, опубликованной весной 1925 г., КПЮ давалось следующее напутствие: «Партия, по максимуму проводя пропаганду и агитацию, должна убедить трудящиеся массы Югославии в том, что распад такого государства является единственной возможностью для решения национального вопроса. До тех пор, пока Югославия не распадется, невозможна никакая серьезная коммунистическая деятельность. Таким образом, следует разрушить Югославию, поддержав в ней сепаратистские движения»[57]. С этой целью ИККИ (Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала) ополчился на правую фракцию и ее руководителя серба Симо Марковича, секретаря КПЮ, которого сам Сталин критиковал за то, что он отвергал ленинский принцип права наций на самоопределение – и в итоге тот в 1929 г. был исключен из партии. В то же время ИККИ подверг критике левую фракцию под руководством Райко Ивановича, утверждавшую, помимо прочего, что крестьяне по своей природе неизбежно являются союзниками буржуазии, а не пролетариата. В 1928 г. Исполком Коминтерна в открытом письме к членам КПЮ так охарактеризовал конфликт между обеими группами: «Насущные вопросы пролетарской борьбы были оттеснены на задний план, на первый же была выдвинута схоластическая казуистика, которая только усиливала раздор между фракциями»[58].