Читать книгу "Лагерный пахан - Владимир Колычев"

– Хату ночью надо делать, – веско сказал Трофим.

– Так сладкий в хате будет, может помешать.

– Не помешает. Захомутаем и в погреб, делов-то…

– Ага, делов то на рубь сорок пять… Сто сорок четвертая статья меня больше устраивает.

Трофим не мог не согласиться с Петрухой. Уж лучше влететь за кражу, чем за грабеж: чем легче статья, тем меньший срок схлопочешь.

– А ты не думай о статье, – свысока глянул он на своего дружка. – Ты думай о том, как хату выставить. По уму все сделаем, не влетим. А дергаться начнем, точно втяпаемся… Ночью пойдем.

– А псина? Ее ж на ночь отвяжут.

Трофим ненадолго задумался.

– А ты кино про пограничников когда-нибудь смотрел? Видал, как там собак тренируют?

– Как?

– А тулуп драный достань, увидишь.

– Будет тулуп.

– Ну и пика нужна, само собой. Пса валить надо.

– Надо так надо, об чем базар.

– Ну, тогда давай за удачу!..

Трофим плеснул в стакан себе и подельнику. Дело вовсе не безнадежное, так что есть основания надеяться на успех.

– Бабла срубим, в кабак завалимся, – мечтательно протянул Петруха.

– Кабак – дело святое, – кивнул Трофим.

Ресторан – это не просто заведение, где можно выпить, закусить и снять бабу на ночь. Ресторан – это символ блатного фарта, если не сказать, смысл воровской жизни. Кабак – это песня вольной души. Если ты можешь позволить себе шикануть в ресторане, значит, все у тебя на мази, значит, не зря ты живешь на этом свете. А если с тобой еще и козырная красотуля, значит, жизнь конкретно удалась…

Трофим мечтательно закатил глаза. Будут у него деньги, охмурит он Кристину – они еще спляшут свой карамболь в лучшем московском кабаке…

Он думал, что не застрянет на малине, но домой он пришел на четвертые сутки, в похмельном угаре, с тяжелой головой. Трофиму хватило ума закрыться в своей комнате и завалиться спать.

Проснулся утром, глянул на себя в зеркало. Кошмар. Отекшее лицо, свинячьи глазки, щетина в женский ноготь длиной. Брюки в винных пятнах, рубаха мятая, да еще и без пуговиц – кажется, в припадке пьяного бахвальства он рвал на себе одежду. Надо же было так ужраться… Матери дома не было, в это время она обычно шаталась по улицам, очищала их от пустых бутылок. На табуретке у двери стояло пустое ведро – нет воды, ни помыться, ни побриться. А перышки надо начистить: женщины замарах не жалуют…

Кристина застала его в самый неподходящий момент. Он стоял у окна на кухне, дожидаясь, когда закипит чайник. Сначала он увидел ее отражение в стекле, затем уловил аромат духов. Разволновался, но так и остался стоять на месте, даже не повернулся к ней. Пусть думает, что он ее не заметил. И пусть уходит… Но Кристина, как назло, проявила к нему интерес.

– О чем задумался? – живо спросила она.

– Да так, засыпаю на ходу, – не оборачиваясь, буркнул он.

– А паралич, случаем, не разбил?

Она мягко положила руку ему на плечо, потянула его на себя. Пришлось повернуться к ней лицом.

– А-а, понятно, – колко усмехнулась она. – Шумел камыш, деревья гнулись?..

Она-то уже успела навести лоск на свою картинку. Сама свежая, румяная, халат чистый, наглаженный.

– Ага, и ночка темная была… – в том же духе продолжил он. – Что, интересует, кому я там молодость помял?.. Ну, была одна.

– Как раз подвиги твои меня совсем не интересуют.

И снова, как в прошлый раз, от ее кокетливого настроения не осталось и следа. И кухню она покинула так же торопливо. Как будто ошпарил он ее словом… Или ее мутит от его намеков, или цену себе девка набивает…

Трофим согрел воду, побрился, вымыл голову, сбрызнулся «Шипром». Неплохо было бы переодеться, но не во что. Совдеповские «техасы» и рубаха были в единственном экземпляре. Из войск в чемодане привез – по случаю приобрел, чтобы дома было в чем ходить. А доармейские шмотки устарели – размерчик уже не тот…

Впрочем, ничего страшного не произошло. Брюки можно выстирать, к рубахе пришить пуговицы… Трофим взялся за дело, натаскал воды, замочил в тазу «техасы». Пуговицы содрал со старых рубах, пришил к новой. Еще бы погладить ее. Но не нашел в доме утюга. Когда-то был, но мать его, видно, пропила…

Дверь в четвертую комнату была обита новеньким, еще пахнущим химией кожзамом. Наличники свежевыкрашены в практичный темно-серый цвет. Чувствовалось, что муж у Кристины человек хозяйственный и основательный. Трофим не прочь был глянуть на него, но еще больше хотел застать свою зазнобу в полном и тягостном для нее одиночестве. Вдруг она все же пригласит его на чашку чая, вдруг захочет уронить свою голову на крепкое мужское плечо. Он надел форменные брюки, но отбросил в сторону рубаху – пусть Кристина увидит его голый и отнюдь не чахлый торс. Ведь женщине куда приятней, когда голова падает на обнаженное плечо. И вряд ли ее смутит выколотый на груди олень, символ свободы, и демон с крыльями, знак жестокости…

Трофим очень хотел увидеть Кристину, но дверь ему открыл низкорослый лысый толстячок лет сорока. Большая голова, маленькие бегающие глазки, тонкая шея, короткое бочкообразное туловище, кривые, как у монгольского всадника, ноги. Впечатление комическое – шарик-лошарик на колесике…

– Что вы хотели, молодой человек? – заискивающе улыбнулся он.

– Э-э, а Кристину можно?

Трофим заглянул ему за спину. Некогда замызганная комната Гаврилыча преобразилась, не узнать. Новые обои с золоченым орнаментом, пышный азиатский ковер на стене, шкаф, отливающий лаком. Кристина сидела в кресле за журнальным столиком. В руках журнал «Работница», полы халата разведены.

– Можно! – отозвалась она. – Но не всем…

Отбросила в сторону журнал, сначала прикрыла ноги полами халата и только потом поднялась с кресла. Но сделала она это лишь затем, чтобы переместиться в другую, скрытую от глаз половину комнаты.

– Вы слышали? – лукаво улыбнулся толстячок. – Можно, но не всем.

– А ты вообще кто такой? – довольно грубо спросил Трофим.

– Как это – кто? Шмаков Викентий Вячеславович…

– Шмаков?.. – оторопело выдавил из себя Трофим. – Так это ты муж Кристины?

– А вас что-то удивляет?

– Да нет, я просто хренею…

Нестерпимой была сама мысль, что Кристина может быть замужем за этой нелепостью. Это ж до какой степени нужно опуститься, чтобы спать с таким уродцем?

– Э-э, а тебе что, можно с ней, да? – скривил губы Трофим. – Ну, мне типа нельзя, а тебе можно, да?

Толстячок свел к переносице хлипкие бесцветные брови. Он пытался создать угрожающий эффект, но вышла умора, вызывающая истерический смех.

– Боюсь, что я вас не понимаю…