Читать книгу "Из Египта. Мемуары - Андре Асиман"

Отправить воскресшую Лотту обратно в Бельгию ни у кого не хватило духу. Она стала секретаршей дедушки Нессима, время от времени позировала на уроках рисования у бабушки Клары, работала продавщицей у дедушки Козимо, а тот в конце концов сбагрил ее дедушке Исааку, который на ней и женился. На семейной фотографии, сделанной на их свадьбе в 1926 году в фешенебельных апартаментах главы семейства в Спортинге[2] окнами на залитое солнцем Средиземное море, бабушка Лотта стоит на веранде рядом с дедушкой Исааком, правая ее рука лежит на плече дедушки Вили. Мы умеем делиться, щурится дедушка Вили, нам приносят высочайшие жертвы, и женщины нас боготворят.

Сухопарый пятидесятилетний Исаак на этом снимке старался спрятать плешь, а Нессим, которому до пенсии оставалось совсем чуть-чуть, выглядел старше матери, чья напускная радость в день сыновней свадьбы плохо маскировала тревогу.

– Он принц, а она крестьянка, – говорила она. – Только посмотрите, как она ходит. Словно у нее на ногах до сих пор деревянные башмаки.

– А у него на голове зато до сих пор следы невидимой кипы. Так что они квиты. Оставь их в покое, – обрывала ее дочь Эстер. – Всю жизнь любовницы, ни разу не был женат. Ему давно пора жениться.

– Да, но не на христианке же.

– Христианка, еврей, Бельгия, Египет, времена давно изменились, – вмешивался Вили. – Двадцатый век на дворе.

Но мать его была неумолима. И на фотографии смотрит подозрительно, точно Гекуба на новоприбывшую Елену.

На заднем плане за их спинами сквозь французские окна веранды подглядывают трое египтян. Горничная Зейнаб, лет двадцати, не более, и уже десять лет в услужении у семейства, шаловливо улыбается. Повар Ахмед из Хартума сконфуженно отворачивается от фотографа, прикрывая лицо правой рукой. Его младшая сестра Латифа, тогда десятилетняя девочка, смотрит лукавыми темными глазами прямо в объектив.

* * *

Пока семейство оправлялось от фиаско с «Изоттой-Фраскини», дедушка Вили пробовал силы на совершенно ином поприще: он стал фашистом. Причем таким рьяным приверженцем Дуче, что по его настоянию вся семья носила черные рубашки и обзавелась здоровой фашистской привычкой ежедневно делать зарядку. От Вили не укрывалось ни одно нововведение, которое фашисты делали в итальянском языке, и он старательно изгонял благоприобретенные англицизмы из собственной речи, предпочтений и манеры одеваться; когда же Италия вступила в войну с Эфиопией, попросил родных пожертвовать золотые украшения итальянскому правительству, дабы финансировать мечту Дуче об империи.

Парадокс патриотического лицедейства Вили заключался в том, что, присягая на вечную верность fascio, на деле он давным-давно служил агентом британской разведки. Именно шпионаж стал той единственной стезей, для которой у Вили от рождения имелись все данные. Вдобавок благодаря этому семейство осталось в Египте: ведь теперь они оказались вовлечены в дела не одной, но двух империй.

Поступление Вили в 1936 году на секретную службу его величества совпало с другой большой семейной удачей: его брат Исаак весьма выгодно подружился с новым королем Фаруком, сыном Фуада. Неизвестно, каким образом Исаак заполучил пост министра финансов, однако же вскоре после свадьбы он вошел в советы многих крупнейших египетских корпораций. «Фратеризм», обеспечивающий братьям то же, что непотизм в Европе сулит внукам и племянникам, позаботился об остальном, и вскоре всем прочим моим дедушкам – Нессиму, Козимо и Лоренцо – предложили прибыльные должности в египетских банках. Аукционный бизнес Вили процветал, и квартиру его матери окнами на ослепительные просторные пляжи наконец-то привели в порядок; у Шваба и Марты родился Арно, и Вили наконец-то помирился со своим зятем Альбертом.

Поначалу Вили старательно скрывал род своих новых занятий. Правду знали только бабушка Лола с дедушкой Исааком. Но Вили никогда не удавалось удержаться от искушения раскрыть такой секрет – в особенности потому, что это вызывало всеобщую зависть и восхищение. Он словно бы снова стал солдатом. Повсюду ходил с пистолетом и, прежде чем усесться обедать с семьей, частенько принимался теребить и ослаблять портупею.

– Он у нас теперь гангстер? – спрашивал Шваб.

– Тс-с, – шикала на него Марта, – этого никто не должен знать.

– Но он же совершенно не скрывается, ни дать ни взять подсадная утка. Неужели британцы такие дураки?

Однако же войны выигрывают не потому, что одна сторона превосходит другую в смекалке, а потому что та, другая, оказывается чуть менее сведущей. Итальянцы даже не догадывались, что Вили связался с британцами, и продолжали пользоваться его услугами как в Египте, так и в других странах. Он частенько уезжал из Александрии – то в Эфиопию с итальянской армией, то в Италию, то в Германию в составе итальянских делегаций. Вдобавок, чтобы стать еще незаменимее для итальянцев, заявил о себе как о специалисте по перевозкам и поставкам топлива автоколоннам в пустыне. Остается только догадываться, когда и каким образом он приобрел хотя бы мимолетное знакомство с этими дисциплинами, однако же итальянцы не гнушались никем. Преуспевающий аукционный дом Вили служил прикрытием для частых его отлучек из Александрии в Рим. Итальянцы надоумили Вили экспортировать антикварную мебель, дабы усыпить бдительность британцев, так что с помощью фашистов ему удавалось за бесценок приобретать в Италии настоящие сокровища, чтобы потом за баснословные деньги перепродавать египетским пашам.

Он сказочно разбогател. Со временем двойная игра не только обеспечила Вили многие привилегии английского джентльмена, но и позволила обзавестись теми затейливыми привычками – от завтрака до стаканчика на сон грядущий, – из-за которых он всегда тайно завидовал англичанам, и при этом тешить свой неувядающий итальянский патриотизм всякий раз, как случалось заслышать фашистский гимн или когда итальянцы (не без помощи немцев) наконец-таки одержали победу над греками.

– Мы взяли Грецию, – громогласно объявил он однажды, повесив трубку, и к этому его возгласу явно примешалось ликование турка. – Мы в Афинах! – Все домашние запрыгали от радости, взбудоражив египетских слуг и служанок, принимавшихся голосить при малейшем поводе для торжества, пока некто не отрезвил праздновавших, высказав озабоченность судьбой греческого еврейства.

У Вили от этой новости радостно дрогнул голос, как и в тот раз, когда итальянские разведчики-водолазы пробрались в александрийскую гавань и нанесли серьезный урон двум британским линкорам. Вили восхищался отважными аквалангистами и пришел в совершенное уныние, когда ему напомнили, что по-хорошему он должен был бы порицать подобную диверсию.

– Прежние дни миновали, – говаривал он, имея в виду время, когда ты знал, кто ты и на чьей стороне.

А потом что-то переменилось. И даже Вили не понимал, что именно.

– Дела идут не лучшим образом, – признавался он, а когда его вынуждали пояснить, что же именно идет не лучшим образом, повторял: – Дела.