Читать книгу "Ката - Стейнар Браги"

Он с самого начала подчеркивал, что, хотя домик старинный и красивый, он ни в коем случае не должен превращаться в «экспонат» – так что пусть Вала не стесняется в нем играть. Чем чаще он это повторял, тем с большим благоговением (как замечала Ката) их дочь ходила на цыпочках вокруг всего, связанного с домиком; она передвигала кукол, они у нее разговаривали, спали и ели – да, она играла, – но домик незыблемо стоял на купленном специально для него столике и возвышался над Валой, стоявшей перед ним – спина, как струна, руки вытянуты прямо, – и она водила куклами среди мебели с таким выражением лица, которое сложно было назвать беспечным.

Со временем Ката убедилась, что домик, несмотря на все увещевания Тоумаса, был связан вовсе не с игрой, а с теми отнюдь не простыми внутренними противоречиями, которые терзали саму Валу. И хотя мизансцена этих противоречий была в какой-то мере игровая, в этой игре было так мало радости, что она скорее напоминала работу. Стоило заговорить с Валой о кукольном домике – и ее взгляд тотчас становился отсутствующим, словно сама мысль о нем вызывала у нее почтение, смешанное со страхом.

Ката все больше проникалась к домику отвращением. Она не пыталась препятствовать этим играм Валы, но надеялась, что та сама забросит их. Однажды, посмотрев, как дочь разыгрывает в домике одну из этих своих показных сцен, бледная и как будто боящаяся чего-то (может, поломать какую-нибудь вещицу, что-нибудь «оригинальное»?), Ката предложила ей просто положить в домик «всякие вещи», необязательно подходящие по размеру, да и быть такой серьезной при игре тоже необязательно, – но Вала надменно отвечала: «Ничего ты не понимаешь в таких домиках!»

…И вот Ката сидит в полном недоумении, заглядывая в окошки маленького домика, словно те что-то могут поведать ей. Трех кукол уже нет – много лет назад Ката забрала их, – а мебель вся на месте: кроватка, бильярдный стол с маленькими шариками, ящичек для сигар, рюмочки, павлинье перо, столовая с маленькими салфеточками, колечком для них, ножиками и вилочками, крошечными посеребренными чайными ложечками – с таким бесчисленным количеством мелочей, что при одной мысли о нем Кате стало тошно.

Ее привлек звук на нижнем этаже. Он доносился оттуда уже некоторое время и сопровождался рядом тихих щелчков, но она не обращала на него внимания. Датчик дыма в гостиной издал пронзительный писк, и Ката вскочила и сбежала вниз по лестнице. Из кухни тянулась тонкая струйка синеватого дыма, и Ката увидела, что духовка все еще включена. Она выключила ее, затем вынула из сигнализации батарейки и распахнула все двери и окна на нижнем этаже.

На лестнице перед домом Ката глубоко вдохнула и осмотрелась вокруг. Машина, стоявшая на той стороне улицы, уже уехала.

3

В канцелярии стояла тишина, если не считать тиканья часов на стене. Инга все еще где-то болтала с пациентами, или, как это еще назвать – усыпляющий монолог о последних аргументах бытия: чтобы дать атеистам утешение в отсутствие бога, сомневающихся – поддержать, а с просветленными разделить радость. В карантине лежала женщина, которая писала о своем состоянии в блог, а Инге особенно нравилась роль утешительницы.

Ката не стала говорить ей, что сегодня исполнился год с тех пор, как пропала Вала. А также – что в раздевалке у нее припасена свечка, которую она хочет зажечь в полночь в память о Вале. Она затруднялась сказать об этом, так как сама не разобралась, какой смысл вкладывать в эту дату, явно не радостную, но также и не дававшую повод грустить или сидеть с подругой, чтобы та утешала тебя – как часто делала Инга.

Все это время Ката пыталась не дать жизни согнуть себя, с утра до вечера старалась находиться в движении и брать в больнице как можно больше дополнительных дежурств. Это скрашивало ожидание, и оно становилось не таким изнурительным. Правда, в последние недели ей стало тяжелее, но это была тяжесть иного рода: Ката уже не старалась скоротать время ожидания, а чувствовала, что оно вот-вот окончится. Она уже перебрала все, что могло случиться с Валой. Обычно Ката не отдавала себе отчета в своих фантазиях, пока те не подходили к концу – а сердце неистово колотилось, и на ладонях выступал холодный пот: вот Вала скитается по континенту, где-нибудь в Амстердаме, Берлине или Праге, с размазавшимся макияжем, одетая в короткую юбку и рваные колготки в сеточку; подсела на наркотики, нюхает кокаин, сидит на героине, отрубается в туалете – а из ляжки торчит иголка; или она стала игрушкой в руках похитителей, и они замучили ее, стали торговать ее телом, а может, убили ее и записали это на видео, а запись потом продали в Даркнете…

Иногда фантазии окрашивались в тона, подсказанные словами полицейских. Например, убийство казалось маловероятным. Врагов у Валы не было, а изучение обстановки на танцах не выявило присутствия там посторонних. В расследовании дела эта версия пока не разрабатывалась ввиду отсутствия данных: свидетелей или подозреваемых. Зато версия самоубийства не исключалась; Кате даже показалось, что полицейские считают ее вероятной. Но осмотр мест, излюбленных столичными самоубийцами, ничего не дал.

Когда полицейские услышали, что Вала «поспорила» с матерью, они ухватились за версию, что она решила уйти из дому, но потом вернется сама; а когда они вдобавок узнали, что Вала и раньше пропадала – на сутки – и что обстановка в семье одно время в течение нескольких месяцев была «напряженной», они укрепились в этой версии: наверное, девчонка запила-загуляла, а может, еще что похлеще, с каким-нибудь «парнем постарше» – такое, мол, бывает сплошь и рядом. Другой вариант развития событий: Вала отплыла из Исландии на зарубежном траулере или каком-нибудь другом судне, втерлась на борт в порту или даже сбежала туда к своему тайному любовнику из местного экипажа, но такой вариант во всем противоречил той характеристике, которую дали Вале одноклассники и друзья из церкви.

В глубине души Ката не верила ничему из этого. После разговора с Валой за месяц до ее исчезновения было немыслимо, чтобы Ката что-нибудь упустила, если с дочерью и впрямь происходило что-нибудь серьезное. Ката хорошо знала Валу. Перед ее исчезновением внутренняя связь между ними стала такой прочной и тесной – какой и всегда должна была быть, – что она наверняка почувствовала бы, если б эта нить оборвалась… Вала еще жива. Ката чувствует это каждой клеточкой своего тела, и ни слова полицейских, ни собственное больное воображение не заставят ее поверить в обратное.

Инга вошла в канцелярию, произнесла: «Ну, что?», думая о чем-то своем, и засела за папки. Одну из них она принялась перелистывать, а Ката тем временем притворилась, что увлечена чтением журнала. С начала дежурства они едва ли перекинулись словом – и в этом не было ничего необычного. Как правило, суматоха утихала лишь после полуночи, и тогда для того, чтобы побороть дремоту, они или пили кофе, или изредка прогуливались к автомату в вестибюле. Еще раньше на неделе Инге сообщили, что ей дадут ту должность в хосписе в Коупавоге, на которую она метила. Ее попросили написать заявление о переводе, но она поставила условие, чтобы ей давали только дневные дежурства – на что получила согласие. Эта работа была проще в том смысле, что там не было надежды, а пациенты были спокойнее – как бы парадоксально это ни звучало.