Читать книгу "Любовь - Карл Уве Кнаусгорд"

Стоит мне подумать о своих троих детях, я отчетливо вспоминаю не только черты лица каждого ребенка, но и внушаемое им чувство. Оно постоянно, неизменно, оно и есть то, «каков» он для меня. И это «каков» уже было в каждом, когда я их впервые увидел. Они еще ничего не умели, а такую доступную им малость, как сосать грудь, рефлекторно поднимать руки, смотреть вокруг, гримасничать, делали одинаково, так что «каков» не имеет отношения к особенностям, к умениям, что человек может, что нет, — это свет, идущий изнутри.

Характеры, а они исподволь проявились в первые же недели и тоже дальше не менялись, у всех них настолько разные, что поневоле засомневаешься, играют ли условия, в которые мы ставим детей, то есть наше поведение и обращение с ними, такую уж решающую роль в воспитании. У Юнна характер мягкий, дружелюбный, он обожает своих сестер, самолеты, поезда и автобусы. Хейди открыта миру и вступает в контакт со всеми подряд, ее интересуют наряды и обувь, она соглашается носить только платья и уверена, что у нее хорошая фигура, например, как-то раз, стоя в раздевалке бассейна перед зеркалом, она сказала маме, Линде: «Смотри, какая у меня красивая попа!» Хейди не терпит, если ее ругают; стоит повысить голос, она отворачивается и пускает слезу. Ванья, напротив, никогда не остается в долгу, у нее бешеный темперамент, она волевая, впечатлительная и безошибочно чувствует людей. У нее отличная память, она знает наизусть большинство книг, которые мы ей читаем, и реплик из фильмов, которые мы смотрим. И чувство юмора у нее есть, дома она часто нас смешит, но вне дома мгновенно поддается общему настроению, и если вокруг оказывается много нового или непривычного, то замыкается в себе. Стеснительность стала проявляться у нее месяцев в семь: стоило незнакомому человеку подойти близко, она просто закрывала глаза, как будто спала. Изредка она и до сих пор так делает, например, если она сидит в коляске и мы неожиданно встречаем на улице родителя из детского сада, глаза у нее закрываются сами собой. В Стокгольме в детском саду — он был у нас прямо напротив дома — Ванья после периода робкого и осторожного сближения очень подружилась с мальчиком своего же возраста, звали его Александр, и они на пару так уходили вразнос на детской площадке, что воспитателям время от времени приходилось защищать его от Ваньи, он не выдерживал ее напора. Но обыкновенно он расцветал при виде ее и мрачнел, когда она уходила; с тех пор Ванья предпочитает играть с мальчиками, ей очевидно нужна физическая разрядка, буйство, потому что это просто позволяет быстро справляться с чувствами.

В Мальмё она пошла в другой сад, на Вестер-Хамнене, искусственном острове, где селятся люди с деньгами, и поскольку Хейди была совсем маленькая, то приучал Ванью к садику я. Каждое утро мы садились на велосипед и ехали через город, мимо старых верфей в сторону моря; Ванья — обхватив меня сзади руками, в маленьком шлеме, и я — на дамском велосипедике, упираясь грудью в коленки, но веселый и беззаботный, потому что город был для меня по-прежнему новым и на игру света на небе по утрам и вечерам я смотрел незамыленным взглядом, не как на данность. То, что Ванья просыпалась со словами: «Не хочу в садик», иногда и со слезами, я списывал на привыкание, конечно же, постепенно ей все понравится. В садике она наотрез отказывалась слезать с моих рук, чем бы три тамошние юные воспитательницы ее ни заманивали. Я считал, что лучше бы мне уйти и оставить ее саму разбираться, но ни они, ни Линда слышать не хотели о подобной жестокости, поэтому я сидел в углу на стуле с Ваньей на коленях, вокруг возились играющие дети, за окном сияло яркое солнце, с течением дней отсвечивая все более по-осеннему. Завтракали они на улице, воспитательницы раздавали им кусочки яблока и груши, но Ванья соглашалась сесть за стол только в десяти метрах ото всех, и, когда мы c ней так делали, я, хоть и улыбался извиняющейся улыбкой, вовсе не удивлялся, потому что это абсолютно моя манера общения с людьми, но как она узнала о ней в свои два с половиной года? Естественно, воспитательницы постепенно сумели отклеить ее от меня, так что я уже мог под ее душераздирающий плач уехать писа́ть, а через месяц я оставлял и забирал ее без проблем. Но она по-прежнему иногда говорила, что не хочет идти, по-прежнему иногда плакала, и, когда нам позвонили из другого садика, по соседству, что у них есть свободное место, мы перешли к ним без колебаний. Назывался он «Рысь» и был родительским кооперативом. Это означает, что в течение года родители должны отработать две недели воспитателями, а в остальное время выполнять разные поручения. Насколько глубоко садик въестся в нашу жизнь, мы тогда не подозревали, а говорили исключительно о его преимуществах: работая там, мы хорошо узнаем всех детей, а благодаря поручениям и общим собраниям познакомимся с родителями. Нам сказали, что дети часто ходят друг к другу в гости, так что вскоре мы сможем, когда понадобится, подкидывать кому-нибудь Ванью. К тому же, что было, пожалуй, основным аргументом, мы в Мальмё никого не знали, ни единого человека, а это — простой способ завести круг общения. Расчет оказался верным, через пару недель нас позвали на день рождения одного из детей. Ванья страстно предвкушала праздник, не в последнюю очередь потому, что ей купили туфли золотого цвета, которые ей предстояло надеть, но в то же время опасалась туда идти, что очень понятно, поскольку она еще слишком мало знала ребят. Приглашение обнаружилось в шкафчике на полке в пятницу вечером, праздник ожидался в следующую субботу, и всю неделю Ванья каждое утро спрашивала, не сегодня ли надо идти к Стелле. Когда мы отвечали «нет», она спрашивала, не завтра ли; ее временной горизонт заканчивался примерно на этом. Наконец наступил день, когда мы кивнули и сказали «Да, сегодня мы пойдем к Стелле», и Ванья спрыгнула с кровати и побежала к шкафу надевать золотые туфли. Два раза в час она спрашивала, не пора ли уже идти, и день грозил обернуться нытьем, зудением и бурными сценами, но, к счастью, нам было чем его заполнить. Они с Линдой сходили в книжный за подарком, потом сели на кухне рисовать открытку с поздравлением, потом мы девочек искупали, причесали и надели на них белые колготки и выходные платья. Настроение Ваньи вдруг резко изменилось, внезапно ей опротивели и платье, и туфли, ни о каком празднике уже и речь не шла, а туфли она швырнула в стену, но, терпеливо переждав те несколько минут, которые длится вспышка, мы сумели надеть на нее все положенное, включая еще и вязаную шаль, купленную ей на крестины Хейди, и вот наконец девочки сидят в коляске, снова полные предвкушения. Ванья, серьезная и тихая, держала золотые туфли в одной руке, а подарок — в другой. Но когда она поворачивалась к нам что-нибудь спросить, то на губах была улыбка. Рядом сидела Хейди, радостная и оживленная, она хоть и не понимала, куда мы идем, но приготовления и одежда не могли не настроить ее на что-то необычное. До квартиры, где устраивался праздник, нам надо было пройти несколько сот метров вверх по нашей улице. По ней сновал народ, как всегда в субботу вечером: запоздалые покупатели с пакетами из супермаркета вперемешку с молодежью, собравшейся в центр, чтобы зависнуть в «Макдоналдсе» или «Бургер Кинге», и потоком шли машины, теперь уже не только практичные, семейные, которые целенаправленно ехали по делам, на парковку или обратно, но появились и низкие, черные, блестящие авто, внутри которых гремели басы, а за рулем сидели мужчины-мигранты лет двадцати. Перед супермаркетом оказалась такая толпа, что нам пришлось даже остановиться, и худющая, пожилая, потрепанная жизнью дама на инвалидной коляске, обычно в это время суток обретающаяся здесь, заметила Ванью и Хейди и наклонилась вперед, тряся колокольчиком на палочке и улыбаясь самой своей детолюбивой улыбкой, которая им наверняка показалась страшной гримасой. Но они молчали, не кричали, только смотрели на нее не мигая. Сбоку от входа на земле сидел наркоман моего примерно возраста со стаканчиком в протянутой руке. Рядом с ним в клетке сидел кот, Ванья увидела его и повернулась к нам.