Читать книгу "Каникулы в Санкт-Петербурге - Татьяна Богатырева"

Полина рассказала, что, когда она была маленькая, она не знала значения слова «сепия» и называла этот цвет «предзакатным». Ее никто не поправлял, и она довольно долго думала, что такой цвет и правда есть.

* * *

14 июля

Максим 23:57

Прости, плиз, меня срочно дернули в командировку, не мог предупредить заранее. Туда, куда я должен был ехать, помнишь, мы обсуждали, в Европу. Надеюсь, ты нормально долетела. Еще раз прости, мне очень жаль. Надеюсь, ты не сердишься, что так вышло.

Моя дорогая Полина!

Прежде всего хочу сказать: я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю. Когда я была в твоем возрасте, я очень боялась смерти. Это слишком большая, слишком бесконечная мысль для нашего сознания. Как понять: мир есть, а тебя в нем уже не существует? Мне выпало похоронить самых дорогих людей: свою мать, свою дочь, своего мужа. Думаю, человек не может привыкнуть к смерти и не может с нею смириться.

Но я пишу тебе это письмо не для того, чтобы попрощаться и пожелать что-нибудь приятное и хорошее, как принято перед долгой разлукой. Я хочу рассказать тебе свою историю. Эта история про то, как я совершила самую большую в своей жизни ошибку.

Когда я ошиблась, мне было немногим больше, чем тебе сейчас. Я жила тогда в Санкт-Петербурге, городе, который мне пришлось оставить навсегда.

Про Москву говорят: она покоится на семи холмах, а Петербург – это острова, много островов, почти полсотни. Я очень хотела бы, чтобы однажды ты увидела эти острова сама, своими глазами.

Всю свою жизнь в Петербурге я провела на острове. Я появилась на свет в роддоме возле старинной пожарной станции на Большом проспекте. Если свернуть с проспекта на набережную, можно увидеть мою школу – когда-то, в далеком прошлом, женскую гимназию. А если не сворачивать, идти по проспекту прямо и прямо – выйдешь к морю.

А на проспекте среди других зданий стоит пятиэтажный доходный дом, в котором папе дали комнату в одной из коммунальных квартир. Комната была с двумя окнами, одно выходило на проспект, другое – на линию (линиями в Петербурге называются улицы).

Когда я поступила в университет, нам, живущим дома, всегда хотелось поддержать и подбодрить «общежитских», собравшихся со всех уголков страны. Я проводила в общежитии много времени, помогала первокурсникам обживаться, узнавать город, который должен был стать для них домом, как минимум, на следующие пять лет.

У нас был очень дружный курс, состоящий фактически из одних девочек (в силу специальности, конечно), и мы все делали вместе – ходили на субботники и на танцы, занимались и пели под гитару на общей кухне. Девчонки из моей группы влюблялись в старшекурсников, те, кто был посмелее, знакомились на танцплощадке Дома культуры. Совсем смелые и отчаянные искали способ проникнуть на вечер танцев при доме офицеров.

Со своим молодым человеком я познакомилась случайно и влюбилась также случайно, как бы странно тебе ни было читать это, – бабушка тоже когда-то была молода. Честно говоря, мне кажется, сначала я влюбилась не в него самого, а в его профессию, – Леша тогда только-только поступил в Макаровское училище. Он любил море и хотел побывать на всех островах земного шара. И я тоже любила море.

Я очень хорошо помню тот день, когда я познакомилась с Тагановым. Помню место и даже, наверное, могла бы вспомнить точное время. Утром мы ходили на майскую демонстрацию, и мне было очень светло. Все было хорошо: родители, университет и Леша, город с гулкими пустыми переулками, купающиеся в лужах воробьи. И главное – ожидание скорого лета. Летний запах – это запах моря, идущий от Невы. Накануне мы с мамой мыли оба наших огромных окна, и я сама чувствовала себя, как стекло, – чисто отмытое, отражающее солнечные лучи, прозрачное, ясное и сияющее.

Окна в общежитии были открыты настежь. Курили прямо в комнате, и далеко по линии летели обрывки песен под плохо настроенную гитару с металлическими струнами.

Народу в тот вечер было не так уж и много, но из-за того, что во всех углах маленькой комнаты что-то происходило, казалось, что нас была целая толпа. Кто-то спорил, кто-то рассказывал историю, а рассказчика все время со смехом перебивали, в комнате пели, смеялись и даже, кажется, читали стихи.

Я точно помню, что подумала тогда о том, что домá – это большие муравейники для людей. Особенно остро это ощущается в общежитии.

Но и родной старый корпус университета, и наш с родителями дом – все это тоже такие муравейники-ульи, которые полнятся самыми разными людьми с их мечтами и надеждами, страхами и амбициями. И город – это тоже некий большой муравейник. Наверное, так я дошла бы до масштабов планеты, но в этот момент вместе с новой партией гостей появился Слава Таганов.

Он так на меня смотрел, как будто никак не мог насмотреться. Как будто у меня на щеке огромное чернильное пятно или растут рога над ушами.

Поначалу Таганов вел себя тихо, он был не один, а в компании куда более бойкого и разговорчивого друга, который только и твердил что о таланте и одаренности Славы.

Но Таганов освоился очень быстро и сразу перетянул внимание на себя: декламировал стихи, махал руками и постоянно пытался сдуть прилипающую ко лбу челку. Мне он сразу не понравился. У него была отталкивающая, дерганая манера речи, он был шумным, длинным, нескладным и, как мне показалось, невнимательным. Его как будто каждую секунду разрывало изнутри, оттого ему надо было все время что-то говорить, делать, куда-то идти.

Я сидела на подоконнике, и мне не очень хорошо было его слышно. Пора было собираться домой.

Слава догнал меня уже на лестничной клетке – мы спускались целой компанией – и схватил за руку. Так напористо гаркнул: «Ты – пойдем со мной!», что я вздрогнула. Он был уже совершенно пьяный, глаза лихорадочно блестели в полутьме. Я вырвала у него свой локоть и отшатнулась. Кто-то крикнул, что у меня есть молодой человек и он Таганова поколотит. Я спускалась, и у меня в ушах звенело: мне не нравилось быть в центре внимания, настроение испортилось.

Таганов нагнал нас уже на улице и чуть спокойнее предложил меня проводить. Я снова отказалась. Он едва стоял на ногах и долго кричал что-то мне вслед – оказалось, я забыла наверху свою шерстяную шапочку.

В следующий раз мы увиделись с ним после майских праздников, и Таганов снова повторил свою просьбу. «Гулять с тобой буду», – упрямо твердил он.

Он был похож на планету, настолько уверенную в том, что все спутники, астероиды и звезды вращаются вокруг него, что спорить с этим было почти бесполезно.

Он шел за мной следом на почтительном расстоянии, и на его шее развевался шарф. Стоило мне остановиться, как он наклонился и с высоты своего двухметрового роста заверил меня, что покончит с собой, если я незамедлительно не передумаю.

Ты наверняка догадываешься, что я ему ответила. Таганов помрачнел и неловко вскочил на узкий гранитный парапет: «Я прыгну, слышишь?!» Я отвернулась и прибавила шагу, и тут женщина, идущая мне навстречу, закричала. Он действительно прыгнул!